Клара откатилась в сторону и застыла, и в этот момент Бен врезался в каменную стену. Он врезался в нее на полном ходу – с разбегу. Клара ошибалась: он умел быть быстрым. Но теперь уже не таким, как секунду назад. От удара стены подвала вздрогнули. Потом Клара услышала другой звук. Ломающейся лестницы.

Глава четырнадцатая

Все происходило как при замедленной съемке. Фонарик Гамаша ударился об пол и погас, но прежде Гамаш успел увидеть Бовуара, растянувшегося на обрушившейся лестнице. Гамаш попытался откатиться в сторону, и ему это почти удалось. Одна его нога застряла между обломавшимися ступеньками, и он почувствовал и услышал, как она хрустнула под его собственным весом. Другая нога попала на что-то более мягкое, хотя и не менее шумное. Гамаш услышал, как Бовуар взвыл от боли, а потом сверху на них рухнул Питер. Он нырнул, как в бассейн с водой, и Гамаш почувствовал, как они стукнулись головами, а потом увидел столько света, сколько не было ни в подвале, ни во всей Вселенной. После чего он вырубился.

Он пришел в себя через несколько секунд и увидел лицо Клары, полное страха. Она прямо-таки излучала ужас. Он попытался встать, чтобы защитить ее, но не мог шевельнуться.

– Шеф? Вы живы? – Он перевел мутный взгляд в сторону голоса и увидел Бовуара. – Я вызвал помощь по сотовому. – Бовуар на секунду взял руку Гамаша в свою. На одну секунду.

– Я в порядке, Жан Ги. А ты?

Он вгляделся во встревоженное лицо.

– По-моему, на меня приземлился слон.

Бовуар слабо улыбнулся, с его губы сочилась кровавая ниточка. Гамаш протянул дрожащую руку и отер ее.

– Ты должен быть осторожнее, мальчик, – прошептал Гамаш. – Что Питер?

– Я тут застрял, но у меня все в порядке. Вы ударили меня головой.

Сейчас было не время разбирать, кто кого ударил.

– Вот опять. Шуршание.

Клара нашла фонарик, что теперь было не так уж трудно, поскольку в подвале мелькали лучи фонариков и люди. Она провела лучом по потолку и полу и пожалела, что фонарик может только освещать. Хорошо бы он мог действовать как огнемет. Сломанными пальцами она сжимала руку Питера, получая взамен физической боли эмоциональное утешение.

– Бен? – спросил Гамаш, надеясь, что вскоре сможет говорить более развернутыми предложениями.

Боль пронзала его ногу, в висках пульсировало, и он чувствовал, что какая-то угроза все еще таится там, в темноте подвала, что она рядом.

– Он без сознания, – сказала Клара.

Она могла бы оставить их. Хотя лестница и обрушилась, неподалеку была приставная, и по ней можно было подняться в дом.

Но она не сделала этого.

Клара никогда не чувствовала такого страха. И такой злости. Не по отношению к Бену, а по отношению к этим недоумкам, которые должны были ее спасать. А теперь ей приходилось защищать их.

– Я что-то слышу, – сказал Бовуар.

Гамаш попытался подняться на локте, но боль в ноге отдалась во всем теле с такой силой, что у него перехватило дыхание и силы оставили его. Он упал на спину и распластал руки, надеясь найти что-нибудь, что можно было бы использовать как оружие.

– Наверху, – сказал Бовуар. – Они здесь.

Гамаш и Клара никогда не слышали таких прекрасных слов.

Неделю спустя они собрались в гостиной Джейн, которая для всех них, включая Гамаша, стала почти домом. Они напоминали настоящую инвалидную команду: нога Гамаша в лубке, Бовуар согнут чуть не пополам из-за перелома ребер, у Питера забинтована голова, рука Клары в гипсе.

Наверху Габри и Оливье напевали «Дождь из мужчин» [61] . Из кухни доносилось мурлыканье Мирны, она готовила свежий хлеб и суп. За окном падал снег, огромные влажные снежинки таяли, не успевая долететь до земли, а если попадали на щеку, то это было похоже на прикосновение лошадиных губ. Последние осенние листья облетели, яблоки попадали на землю.

– Кажется, землю начинает прихватывать морозец, – сказала Мирна.

Она принесла из кухни столовые приборы и принялась накрывать складные столики перед камином, в котором потрескивал огонь. Сверху до них доносились восклицания Габри, восхищавшегося всякими безделушками в спальне Джейн.

– Корысть. Отвратительно, – сказала Рут и быстро прошла к лестнице и наверх по ступенькам.

Клара смотрела на Питера, который поднялся и пошуровал в дровах, и без того прекрасно горевших в камине. В ту ночь, когда она нашла Питера распростертым на земляном полу в подвале, она обняла его, прижала к себе. И то была самая большая близость между ними за прошедшие дни. После событий той страшной ночи он удалился на свой остров. А мост уничтожил. Возвел высокие стены. И теперь к Питеру было не подступиться – он стал недоступен не только для нее. Нет, физически она могла взять его за руку, погладить по голове, прижаться к нему. Что она и делала. Но она знала, что прикоснуться к его сердцу больше не может.

Она посмотрела на его красивое лицо, испещренное морщинами беспокойства, исцарапанное при падении. Она знала, что он получил самую жестокую травму, которая, возможно, не залечится никогда.

– Я хочу взять вот это, – сказала Рут, спускаясь по лестнице.

Она помахала маленькой книжечкой и сунула ее в громадный карман своего потертого кардигана. Джейн в своем завещании приглашала всех своих друзей выбрать для себя на память какой-нибудь предмет из ее дома. Рут сделала свой выбор.

– Как ты догадалась, что это Бен? – спросила Мирна.

Она села и пригласила мужчин к ланчу. Тарелки с горячим супом были расставлены, в корзиночке на салфетке лежали булочки, только что с огня.

– Это пришло мне в голову во время приема здесь, в доме.

– И что такого увидела ты, что было недоступно нам? – спросил Оливье, присоединяясь к ним.

– Дело было в том, чего я не увидела. А не увидела я Бена. Я знала, что «Ярмарочный день» – это дань памяти Тиммер. Все люди, важные для Тиммер, были изображены на этой картине…

– Кроме Бена! – вставила Мирна, намазывая маслом горячую булочку и глядя, как масло сразу же начинает таять. – Как глупо не заметить этого.

– Сколько времени я потратил, прежде чем понял, – признал Гамаш. – А понял, только разглядывая «Ярмарочный день» у себя в номере. Бена на картине не было.

– Бена на картине не было, – повторила за ним Клара. – Я знала, что Джейн никак не могла его пропустить. Но его не было на картине. Оставалось только предположить, что он там был и это его лицо оказалось замазанным.

– Но почему Бен запаниковал, когда увидел «Ярмарочный день»? Что такого ужасного было в том, что он увидел себя на картине? – спросил Оливье.

– А вы подумайте, – сказал Гамаш. – Бен в последний день выставки вколол матери смертельную дозу морфия, как раз в тот момент, когда шло ярмарочное шествие. Он устроил себе алиби – все знали, что он в Оттаве на выставке антиквариата.