— Ваших картин здесь нет, и вы прекрасно знаете об этом. Что касается ваших вещей, то никакие они не ваши. Здесь вообще ничего вашего нет. Вы не имеете права находиться в этом доме. До вас мы жили спокойно… Уходите, я все равно вам не открою…
Ева прислонилась лицом к ажурной металлической ограде, во все глаза рассматривая нахалку.
— Ты представляешь, что будет, когда приедет Натали и узнает, что ты тут вытворяла? , — А мне все равно. Я увольняюсь. Но прежде не могу упустить такой возможности поставить вас на место. Вы — никто. И пусть этот ваш толстяк тоже слышит. Да, вы — никто. Для Бернара вы — пустое место. А для Натали всегда были игрушкой. Все над вами смеялись, а вы, как глупенькая, рисовали с утра до ночи свои дурацкие картины, которые никому не нужны…
— Если ты, маленькая дрянь, не откроешь сейчас же, я вот этими ручищами раздвину прутья решетки, достану тебя и сверну шею, как цыпленку, — взревел Рубин.
— Мне плевать, раздвигайте, сейчас нажму кнопку сигнализации, и вас быстренько отправят в полицейский участок. Ну же, давайте!
— Сара, ты с кем разговариваешь? — раздался из глубины парка знакомый голос, и Ева остолбенела.
— Это Натали… Натали, это я, Ева!
С букетом белых роз и садовыми ножницами в руках, в перчатках по локоть, к ним быстрыми шагами приближалась Натали.
— Ева! Наконец-то… Что здесь происходит? — обратилась она к Саре, которая тут же развернулась и побежала к дому.
— Она не пускает нас и говорит, что ты в Москве, а Бернар ушел к другу… — Гриша вошел в калитку и обнял Натали. — Ну и служанка у тебя, я собирался свернуть ей шею.
— Да, она у нас девушка с характером. Гриша, глазам своим не верю! Знаешь, Ева нас покинула. Чем-то мы ее обидели…
Ева чувствовала, что Натали хочет обнять ее, но что-то мешало ей пойти навстречу этому желанию.
— Я не знаю что и думать. А Бернар совсем голову потерял. Ну, заходите, поговорим.
Сара! — крикнула она. — Принеси нам что-нибудь выпить.
На террасе за столом, на котором теперь стоял свежий букет белых роз, они пили вино, и Ева рассказывала о том, как она обнаружила пропажу. Натали, услышав эту новость, резко встала из-за стола и жестом пригласила их последовать за ней в галерею. Подойдя к первой же картине Евы, она пристально взглянула на нее:
— Не может быть… И ты, бедная девочка, конечно же, подумала на нас с Бернаром?
— Я просто не знаю, что мне думать. Я испугалась. Разочарование в близком человеке — все равно что его смерть. Он вроде бы и есть, но для тебя умер. Я не знала, как же поступить, и поэтому вызвала Гришу. Согласитесь, это мог сделать человек либо очень сильно желавший мне зла, либо хорошо разбирающийся в живописи и знающий цену моим картинам.
— А ты-то сама знаешь им цену? — словно что-то вспомнив, спросила Натали и просияла:
— Чего молчишь? А ты, Гриша? Вы что, ничего не знаете? Сегодня утром мне позвонил Драницын, и первое, что он крикнул в трубку, было: «Петух в вине» в Лондоне ушел за двадцать тысяч долларов.
— Вы шутите? — Ева сжала кулаки, еще не веря услышанному. — Гриша, ты знал?
— Откуда? — воскликнул Рубин, опрокидывая в себя остатки холодного вина. — Я же к тебе как ненормальный летел. Но я рад, о, как я рад!
— А Сара не могла украсть? — внезапно спросила Ева. — Она же терпеть меня не может.
— Сара? Да нет… Ну, лягушку дохлую в постель подложит, кофе на платье прольет, но чтобы красть целое состояние? Нет, это исключено.
— Послушай, но, если она такая противная, почему ты ее не увольняешь? — спросил Гриша.
— Я привыкаю к людям, а Сара обладает массой достоинств. Она прекрасно готовит, очень чистоплотная и не лентяйка. Я воспринимаю ее такой, какая она есть на самом деле.
— Она только что сказала нам, что увольняется…
— Нет, что вы! Она может сказать все что угодно, но чтобы уйти от меня? Никогда. Болтушка она. Но что мы все про Сару. В моем доме — вор. — Она нервно рассмеялась и отломила ломтик сыра. — За Симона я отвечаю, как за самое себя. Пьер у нас не появлялся достаточно давно — у него что-то с печенью.
Франсуа?
— Нет! — вырвалось у Евы. — Ему я доверяю.
— Тогда почему же ты не доверяешь Бернару?
— Я этого не говорила.
— Может, просто хорошенько обыскать дом? Осмотреть каждый уголок, заглянуть в подвал, винный погреб, чулан, на чердак… Не могли же картины исчезнуть бесследно. Их, вероятно, кто-то спрятал. Хотя все это, согласитесь, более чем странное воровство, зато тщательно продуманное. Надо ведь было найти художника, который пошел на такое… Ну что ж, предлагаю начать немедленно, прямо с гостиной. Холсты, очевидно, свернуты в рулоны, их порядка двадцати пяти штук, разных размеров, все-таки не иголка… Гриша, не стесняйся, в моем доме идеальный порядок, а потому искать будет очень легко. Сейфы я открою лично. Можете простукивать стены, пол. Если придется обращаться в полицию, в любом случае первым делом начнут обыскивать дом.
— Предлагаю отправить Сару за покупками или еще куда-нибудь.
— Отлично. Сара-а!
* * *
На обыск дома ушло больше трех часов. Натали, в перепачканной блузе и съехавшей набок косынке, вернулась в гостиную и без сил рухнула в кресло. Вскоре спустилась с чердака Ева. Последним пришел Гриша. Все молчали.
— Судя по тому, что вы пришли с пустыми руками, картин в доме нет. Ева, ты искала в своей мастерской?
— Искала. И парк обшарила — ничего. И в плотницкой у Франсуа — тоже ничего.
— А у Бернара?
Ева покраснела и покачала головой.
— Там я не смотрела. Мне ужасно неловко. Я даже его имя боюсь теперь произносить.
Думаю, он не простит меня.
— Он, кстати, скоро придет. В пять вернется Сара, и мы пообедаем, а пока ты можешь поболтать с Гришей. Я немного отдохну…
Гриша, оказавшись в комнате Евы, на всякий случай запер дверь на ключ и достал из кармана конверт.
— Это я нашел в комнате вашей служанки.
Конверт был спрятан в коробок с печеньем, там двойное дно. — Он извлек снимок, на котором была изображена маленькая Сара, сидящая на коленях у мужчины, очевидно, у отца.
— Ты не знаешь, кто это? — спросил Гриша.
— Нет. А что написано на обороте?
— Ничего. Хотя посмотри, вот здесь, внизу, название фотоателье — «Флер Бурже» и год — тысяча девятьсот восьмидесятый.
— Знаешь, я могла бы спросить у Натали, но что-то останавливает меня… Гриша, ты говорил, у тебя в Париже много знакомых. Постарайся что-нибудь узнать об ателье и фотографии. Может, это как-то прольет свет… Хотя и так видно, что это ее отец.