— Если это розыгрыш, ничего не случится. А в полицию все-таки позвоните.
— Сначала покажу письмо Клайву.
— Нет, — решительно перебил Джереми. — Звоните сейчас. Если стесняетесь, я сам позвоню.
— Джереми...
Но он ничего не желал слушать. Сам набрал номер справочной, узнал телефон местного полицейского участка, набрал несколько цифр и протянул трубку мне, как малышу, который хочет поговорить с бабушкой.
— Вот и все, — заключил он.
В трубке слышались длинные гудки. Я показала Джереми язык.
— Кажется, никого нет дома... Алло! Мне неловко вас беспокоить, но я получила странное письмо...
Несколько минут я беседовала с девушкой, по голосу похожей на тех, что названивают всем подряд и предлагают жуткие металлические оконные рамы. Я мялась в нерешительности, ей было скучно, но она пообещала ко мне кого-нибудь прислать — только придется подождать, а я заверила, что это ни к чему, положила трубку и сразу забыла об этом разговоре.
Я вернулась к Джереми, который налил себе еще кофе в столовой самообслуживания Хинтлшем, как Клайв окрестил нашу кухню. Стук молотков доносился справа, слева и спереди: рабочие меняли все двери, рушили дымоходы и расправлялись со всеми уцелевшими карнизами. Знаю, в шестидесятые годы карнизы были модными, но из-за них казалось, что мы поселились в муниципальной квартирке высотного дома, а не в особняке в конце викторианской улицы.
Возвращать дому первозданный вид, соответствующий архитектурному стилю и эпохе, было непросто. Уступку я решилась сделать лишь для кухни. В викторианских кухнях хозяйничали судомойки и кухарки, а мы надеялись справиться сами и все-таки сохранить атмосферу того периода. Перед нами стояла щекотливая задача: не опуститься до стиля, который Джереми презрительно называл «фермерской Икеей». Я заставила его переделывать эскизы восемь раз. Вдобавок нам пришлось вписывать в интерьер нелепый столб, торчащий посреди кухни. Я бы вообще снесла его, но Джереми объяснил, что тогда обрушится задняя часть дома.
Мы как раз обсуждали очередное гениальное решение Джереми, когда в дверь позвонили. Обычно посыльным, доставляющим на дом банки с краской, батареи отопления или медные трубы, открывает Лина. Я услышала, как она во весь голос зовет меня. Такие вопли в моем собственном доме я могу сравнить разве что с разжевыванием фольги. Недовольная, я направилась к входной двери. Лина стояла на пороге.
— Если тебе что-то понадобилось, надо было прийти и сказать.
— Я и сказала, — удивилась Лина.
Она посторонилась, и я увидела на пороге двух полицейских в форме. Молодые, стеснительные, они походили на парочку бойскаутов, предлагающих помыть машину и не знающих, что им ответят. У меня упало сердце.
— Миссис Хинтлшем?
— Да-да! Как хорошо, что вы приехали! Но уверяю вас, напрасно вы беспокоились. — Они еще больше смутились. — Раз уж вы здесь, входите.
Оба старательно вытерли ноги о коврик и последовали за мной вниз, в будущую кухню. Джереми скорчил гримасу, безмолвно спрашивая, удалиться ему или нет. Я покачала головой.
— Это не займет и минуты, — пообещала я и показала полицейским письмо, лежащее на прежнем месте у плиты. — Видите? Просто глупость. Не стоило беспокоить вас. Хотите чаю или еще чего-нибудь?
— Нет, мадам, — ответил один из полицейских и передал письмо второму, а я продолжила прерванный разговор с Джереми. Через несколько минут я обнаружила, что один из полицейских вышел через застекленную дверь в сад и что-то бормочет в передатчик. Второй осматривался.
— Новая кухня? — спросил он.
— Да, — коротко отозвалась я и подчеркнуто резко повернулась к Джереми. Я была не расположена беседовать о дизайне интерьеров с младшим офицером полиции. Второй вернулся. Не знаю почему — может, из-за формы, черных сапог или касок, — но подвальная комната сразу стала тесной и неуютной. — Вы закончили? — осведомилась я.
— Нет, миссис Хинтлшем. Я только что звонил в участок. Сейчас сюда приедет инспектор.
— Зачем?
— Хочет взглянуть на письмо.
— Но я собираюсь уходить.
— Он вас не задержит.
Я испустила раздраженный вздох.
— Господи! — выпалила я. — И зачем отнимать у людей время? — Мне ответили неуклюжим пожатием плеч, с которым было трудно спорить. — Подождете здесь?
— Нет, мадам. Мы дождемся приезда инспектора в машине.
— Как хотите.
Пристыженные, они неловко удалились. Я поднялась наверх вместе с Джереми, и очень кстати: привезенная краска оказалась совсем не того оттенка. Занимаясь перестройкой дома, я сделала одно важное открытие: чтобы выяснять отношения с поставщиками и добиваться, чтобы они тщательно выполнили заказы, требуется отдельный работник.
Объясняясь по телефону с бестолковой секретаршей, я услышала, как в дверь позвонили, и вскоре в комнату провели мужчину в сером костюме, в лице которого было что-то крысиное. Я поприветствовала его жестом, продолжая добиваться хоть сколько-нибудь вразумительного ответа от особы на другом конце провода. Но оказалось, что неловко скандалить с незнакомым человеком, когда второй такой же незнакомый человек стоит рядом и выжидательно смотрит на тебя. Поэтому я закруглила разговор. Незнакомец представился сержантом Олдемом, я повела его в кухню.
Он взглянул на письмо, еле слышно чертыхнулся и склонился над ним так, словно страдал близорукостью. Наконец он что-то пробурчал и выпрямился.
— А где конверт?
— Что?.. Выбросила в ведро.
— Где оно?
— Вон там, под раковиной.
Я не поверила своим глазам: сержант вытащил из-под раковины ведро, снял крышку и принялся рыться в мусоре.
— Простите, но там, кажется, кофейная и чайная гуща...
Ничего не ответив, он наконец выудил из ведра скомканный конверт — мокрый, испачканный, противный. Аккуратно взяв конверт за уголок, Олдем положил его рядом с письмом.
— Прошу прощения. — Он достал мобильник.
Я отошла в другой угол и поставила чайник. До меня доносились обрывки разговора: «Да, определенно», «Думаю, да», «С ней я еще не говорил». Видимо, кто-то сообщил ему плохие новости — помолчав, он вдруг сдавленно выпалил: «Что?! Это точно?» Наконец он обреченно вздохнул и сунул телефон в карман. Он раскраснелся и дышал так тяжело, словно пробежал несколько миль. Некоторое время он молчал.
— Сюда едут еще два детектива, — мрачно объявил он. — Они хотели бы расспросить вас, если можно. — Его речь стала невнятной, выражение лица — несчастным, как у побитого пса.
— Господи, да в чем дело? — возмутилась я. — Подумаешь, дурацкое письмо! Это же все равно что хамство по телефону!