— А ты стоишь того? — спросил он щенка.
Рокко смотрел на него, наклонив голову.
— Не знаю, — сказал Боб. — Все-таки это куча денег.
Рокко поставил передние лапы на край раковины и прикусил запястье Боба острыми как иголки щенячьими зубами.
Боб приподнял свободной рукой его морду и приблизил к нему лицо:
— Ну, я же пошутил, пошутил. Конечно, ты того стоишь.
Они с Рокко вышли из дальней части подвала. На этот раз, проходя мимо черного бака для мазута, Боб остановился. Он постоял перед ним, опустив голову, а затем поднял глаза и, первый раз за долгие годы, посмотрел прямо на бак. Трубки, некогда присоединенные к баку, — входная, для приема топлива, проведенная сквозь стену, и нагревательная, по которой тепло расходилось по всему дому, — были давным-давно отсоединены, а отверстия запаяны.
Внутри вместо мазута находился крепкий щелочной раствор, каменная соль и, к этому времени уже точно, кости. Просто кости.
В самые мрачные дни, когда Боб бывал близок к тому, чтобы потерять веру и надежду, когда он кружился в танце с самой холодной из всех утешительниц, с Отчаянием, боролся с нею в постели ночь за ночью, он чувствовал, как части сознания отсоединяются друг от друга, словно тепловые экраны космического корабля, который только что чудом избежал столкновения с астероидом. Ему представлялось, как обломки его разума вращаются в пространстве и уносятся, чтобы никогда уже не вернуться.
Однако они все-таки вернулись. И бóльшая часть его сознания тоже вернулась.
Боб поднялся по лестнице вместе с Рокко и последний раз обернулся на бак для мазута.
Благослови меня, Господи…
Он выключил свет, прислушался в темноте к собственному дыханию и дыханию собаки.
…ибо я согрешил.
Больше ставок, чем за весь прошедший год, считая пари на то, кто выйдет в финал Национальной атлетической ассоциации колледжей, кто победит в Кентуккском дерби, в серии на звание чемпиона НБА, в Кубке Стэнли и в Мировой серии. Если бы бумажные деньги до сих пор не были изобретены, то их придумали бы сейчас, чтобы как-то справляться с объемом сегодняшних ставок. Маленькие старушки, неспособные отличить футбольный мяч от поросенка, предчувствовали победу «Сихокс», [16] нелегальные мигранты из Гватемалы, которые собирают мусор на стройках, верили в Мэннинга, [17] как в Мессию. Все без исключения делали ставки, все смотрели матчи.
Дожидаясь, пока Эрик Дидс не заявится к нему домой, Боб побаловал себя второй чашечкой кофе, потому что знал, что впереди самый долгий день в году. Рокко лежал на полу у его ног, жуя веревочную игрушку, предназначенную как раз для жевания. Боб положил десять тысяч в центр стола. Он определенным образом расставил стулья. Поставил свой стул рядом с кухонным столом, где в ящике хранился пистолет тридцать второго калибра, принадлежавший еще его отцу, — так, на всякий случай. Просто на всякий случай. Он выдвинул ящик, заглянул в него. Выдвинул и задвинул ящик раз двенадцать, убеждаясь, что он легко открывается. Потом сел и попытался почитать «Глобус», а затем «Геральд». Положил руки на столешницу.
Эрик так и не явился.
Боб понятия не имел почему, однако нехорошее предчувствие засело внутри, засело, словно краб-махальщик, скребущийся у себя в норке, съежившийся от страха.
Боб подождал еще немного, затем подождал немного сверх того, но в конце концов стало ясно, что сидеть дома и ждать больше не имеет смысла.
Он оставил оружие в ящике, завернул деньги в пластиковый пакет «Шоуз», убрал в карман пальто и взял поводок.
Отнес в машину сложенную собачью клетку, поставил на заднее сиденье, туда же бросил одеяло, несколько собачьих игрушек, миску, собачий корм. Постелил на переднее пассажирское сиденье полотенце, уложил на него Рокко, и они отправились на работу.
У дома Кузена Марва Боб удостоверился, что машина заперта и поставлена на сигнализацию, только тогда он оставил Рокко обнюхивать салон, а сам постучал в дверь Марва.
Ему открыла Дотти, которая как раз надевала пальто. Боб постоял с ней в прихожей, сбивая соль с подметок ботинок.
— Ты куда идешь? — спросил он Дотти.
— На работу. По выходным у нас полагается полуторная ставка, Бобби.
— А я думал, ты уже на пенсии.
— А зачем торопиться? — сказала Дотти. — Поработаю еще годик или два, надеюсь, тромбофлебит не разыграется, тогда и посмотрим. Заставь моего братишку немного поесть. Я оставила в холодильнике тарелку.
— Хорошо, — ответил Боб.
— Ему только и нужно, что поставить ее на полторы минуты в микроволновку. Удачного дня!
— И тебе тоже, Дотти.
Во всю мощь своих легких Дотти прокричала в сторону комнаты:
— Я ушла на работу!
— Удачного дня, Дот! — отозвался Кузен Марв.
— И тебе! Поешь перед уходом! — крикнула Дотти.
Дотти с Бобом расцеловались, после чего она ушла.
Боб прошел по коридору к гостиной, обнаружил Кузена Марва в широком кресле перед телевизором. Показывали предматчевое шоу, Дан Марино и Билл Коухер играли на доске в крестики-нолики в своих костюмах за четыре тысячи баксов.
— Дотти велела тебе поесть, — сказал Боб.
— Дотти много чего велит, — сказал Кузен Марв. — И делает это чертовски громко.
— Как еще до тебя достучаться?
— Ты это о чем? Что-то я не соображу.
— Сегодня самый главный день в году, а я не могу до тебя дозвониться, — сказал Боб.
— Я не приду. Позвони в «Бармена на смену».
— Позвони в «Бармена на смену», — передразнил Боб. — Господи! Я уже позвонил. Сегодня же Супербоул.
— А я тебе на кой хрен понадобился?
Боб сел в другое широкое кресло. В детстве он любил эту комнату, однако годы шли, а она оставалась точно такой, как была, если не считать, что каждые пять лет появлялся новый телевизор, и теперь вид этой комнаты надрывал Бобу душу. Комната походила на календарь, который никто больше не удосуживается перелистывать.
— Ты мне не нужен, — сказал Боб. — Но неужели ты пропустишь день, который приносит столько чаевых?
— О да, теперь я работаю за чаевые. — Кузен Марв уставился в экран. На нем была нелепая спортивная фуфайка в красно-бело-синих цветах футбольного клуба «Пэтриотс» и такие же штаны. — Ты когда-нибудь видел имя на вывеске бара? Так это мое имя. Знаешь почему? Потому что когда-то это был мой бар.