— Просто балаган какой-то, — заметил Торрес.
— С ним все будет хорошо, — сказал Боб.
Торрес посмотрел на него:
— Я о Святом Доминике. Красивая церковь. И мессы там служили как полагается. Никаких групповых объятий во славу Отца Небесного, никакой поп-музыки. — Он окинул переулок безнадежным взглядом жертвы. — Если святые отцы и дальше будут так расправляться с церковью, в итоге от нее останутся только постройки с витражными окнами.
— Но… — заикнулся Боб.
Торрес бросил на него взгляд, в котором горел праведный гнев мученика, наблюдающего, как дикари готовят ему костер.
— Что «но»?
— Ну… — Боб развел руками.
— Что?
— Если бы Церковь очистилась…
Торрес расправил плечи, ничего игривого в его глазах не осталось.
— Значит, в этом все дело? И вы не замечаете, что «Глобус» помещает на первых полосах статьи о возмутительных случаях в мусульманском мире?
Боб знал, что нужно держать свой поганый рот на замке, но в него будто бес вселился.
— Они скрывали случаи изнасилования детей. По указанию Рима.
— Они извинились.
— Вот как? — спросил Боб. — Если они не называют имен священников, которые насиловали…
Торрес вскинул руки:
— Это были «ресторанные католики». Людям по большей части нравится быть католиками, за исключением, как вы знаете, самых трудных моментов. Почему вы не подходите к причастию?
— Что?
— Я не один год вижу вас на службах. Вы ни разу не причащались.
Боб почувствовал, что сбит с толку, и разозлился:
— Это мое личное дело.
Торрес снова заулыбался, но в его улыбке было столько ненависти, что Боб мог бы почувствовать ее даже с закрытыми глазами.
— Вы действительно так думаете? — бросил Торрес и направился к своей машине.
Боб побрел к «скорой», размышляя, что за хрень сейчас произошла. Единственное, что было понятно, — он обрел врага в лице копа. Всю жизнь провести в тесной каморке, не знать ничего, кроме этой каморки, и вдруг оказаться выброшенным посреди улицы.
Санитары приготовились поднимать носилки с Рарди в машину.
— Мойра к тебе приедет? — спросил Боб.
— Да, я позвонил ей, — сказал Рарди. Он выхватил банку с пивом из руки Марва и осушил ее. — Башка трещит как прóклятая. Как прóклятая.
Его подняли в машину, а Боб поймал выброшенную им пивную банку, санитары захлопнули дверцы и укатили.
Марв с Бобом остались стоять во внезапно наступившей тишине.
— Этот коп сам дал тебе поносить свой китель или сначала ты позволил ему поиграть с твоими игрушками?
Боб вздохнул.
Марв не желал оставлять этого просто так.
— На хрена ты рассказал ему о часах?
— Не знаю, — ответил Боб, и его осенило, что он действительно не знает. Понятия не имеет.
— Так вот, — сказал Марв, — дави подобные желания в зародыше до конца своей жизни. — Он закурил сигарету и потопал ногами от холода. — Попали мы на пять тысяч с мелочью. Хорошо, что Анвар с Махалом забрали конверт, хотя бы этого мы не должны.
— Значит, все в порядке.
— Мы попали на пять кусков, — повторил Марв. — Это их бар, их деньги. Не сказать, чтобы все было в полном порядке.
Они обернулись на переулок. Оба дрожали от холода. Потоптавшись еще немного, они вернулись в бар.
В воскресенье утром, когда Боб притормозил у дома Нади, она вынесла щенка к машине, передала его через окно и коротко помахала им обоим.
Боб поглядел на щенка на сиденье, и его захлестнула волна страха. Что он ест? Когда он ест? Приучать собаку. Как это делается? Сколько времени на это уйдет? У него было несколько дней, чтобы подумать над этими вопросами, почему же они возникли у него только теперь?
Он нажал на тормоз и дал задний ход. Надя, уже успевшая занести ногу на нижнюю ступеньку крыльца, обернулась. Боб опустил стекло с пассажирской стороны и перегнулся через сиденье, чтобы видеть ее.
— Я не знаю, что делать, — сказал он. — Я ничего не знаю.
В магазине для животных Надя выбрала несколько игрушек, чтобы щенку было что погрызть, объяснив Бобу, что без таких игрушек не обойтись, если он хочет сохранить в целости любимый диван. Ботинки, сказала она, ботинки отныне придется прятать на самую верхнюю полку. Они купили витамины — собачьи! — и пакет корма для щенков, который она посоветовала, добавив, что самое главное и дальше покупать корм этой же марки. Стоит сменить диету, предупредила Надя, и щенок загадит весь дом.
Они купили клетку, в которой он будет оставлять щенка, уходя на работу. Купили поилку для клетки и книжку о дрессировке собак, написанную монахами, фотография которых была на обложке: крепкие ребята, совсем непохожие на монахов, широко улыбались. Когда кассирша пробила все покупки, Боб полез за бумажником и ощутил словно толчок землетрясения, прошедший через все тело, — мгновенное потрясение. В горле стало горячо. В голове как будто вскипали пузырьки. И только когда это землетрясение миновало, горло остыло, в голове прояснилось и он протянул кассирше кредитку, до него дошло, как называется чувство, которое схлынуло так внезапно.
Какой-то миг — может быть, даже несколько последовавших одно за другим мгновений, из которых было невозможно выделить самое яркое, — он был счастлив!
— Что ж, спасибо, — проговорила Надя, когда Боб довез ее до дому.
— Что? Нет. Спасибо вам. Прошу вас. Честное слово. Это… Спасибо.
— Он хороший, — сказала Надя. — Вы еще будете им гордиться, Боб.
Боб поглядел на щенка, который теперь, слегка посапывая, спал у нее на коленях.
— Так и должно быть? Щенки все время спят?
— В основном да. Потом они носятся как заведенные минут двадцать подряд. А потом снова спят. И гадят. Да, Боб, не забывайте об этом: они гадят и всюду оставляют лужи. Не злитесь. Они по-другому не умеют. Почитайте книги. Потребуется время, но собаки довольно быстро понимают, что в доме этого делать нельзя.
— Насколько быстро?
— Месяца за два. — Она наклонила голову. — Может, за три. Не теряйте терпения, Боб.
— Не терять терпения, — повторил он.
— И ты тоже, — обратилась она к щенку, снимая его с коленей. Щенок проснулся, фыркая и сопя. Ему не хотелось, чтобы она уходила. — И оба берегите себя, — сказала она, выходя из машины, помахала Бобу, поднимаясь по ступенькам, и зашла в дом.
Щенок сидел на задних лапах и смотрел в окно, как будто ожидая, что Надя появится снова. Он обернулся через плечо к Бобу, и Боб почувствовал его растерянность. И свою тоже. Он не сомневался, что ничего хорошего не получится ни у него, ни у этого бездомного пса. Боб был уверен, что мир слишком суров.