Он поцеловал жену и охотно простил ей ее проступок, который он назвал супружеской изменой.
— Но впредь никогда не сомневайся во мне, Жоржи. Ты рискуешь поддаться какому-нибудь обману, и я, может быть, не буду в состоянии доказать так легко мое alibi, как в этот раз. Теперь я пойду поговорить о том, что узнал от тебя, с констеблем Руфнелем и с Уэстоном Валлори.
— Неужели этого несчастного фермера повесят, Френсис?
— Повесят непременно, если он убийца.
— Но он был оскорблен так жестоко.
— Согласен, друг мой, но закон не дает права убивать обольстителей.
— О, Френсис, как мне будет жаль, если этого человека повесят. Я сочувствовала ему всем сердцем, когда он рассказывал мне свою историю, несмотря на то, что он обвинял тебя.
— Мне также жаль его, Жоржи, но моя прямая обязанность в этом деле отмстить за смерть моего гостя.
Он ушел в свой кабинет, мрачную, просто убранную комнату на задней стороне дома, в котором он принимал мистера Ворта и которая служила теперь сборным пунктом полиции. Сэр Френсис застал в ней Уэстона, стоявшего с сигарой у отворенного окна.
Сэр Френсис повторил ему то, что узнал от жены и что было не новостью для Уэстона.
— Да, — отвечал он, бросая окурок сигары, — сомнения быть не может. Убийца Редмайн.
— Разве вы полагаете, что Гаркрос виноват в этой истории с дочерью.
— Без сомнения. Гаркрос провел лето в Брайервуде пять лет тому назад и был очень скрытен относительно этого времени, не хотел даже сказать нам название фермы, пока мы не узнали его случайно. Я давно подозревал, что тут есть какая-нибудь тайна, но не думал, что она так серьезна.
В эту минуту вошел констебль Руфнель с видом человека, только что вышедшего победителем из необычных затруднений.
— Мне кажется, что я напал на следы преступника, Руфнель, — сказал сэр Френсис.
— В самом деле, сэр? — спросил констебль с саркастическою улыбкой. — А я уже нашел самого убийцу.
— Как, вы нашли…
— Нашел, сэр, нашел ружье, что то же самое. Убийца Джозеф Флуд, ваш грум, и у меня уже готово столько улик против него, что больше и не надо.
Ричард Редмайн пошел домой окончательно убежденный в своей ошибке. Тяжесть его преступления не тяготила его совесть, пока он считал себя убийцей соблазнителя своей дочери. По его мнению, убить такого человека было бы не преступлением, а справедливым возмездием. Но убить человека, который не сделал ему никакого зла! Пролить невинную кровь! Это было совсем другое дело. Это было преступление, лежавшее тяжелым бременем на его душе.
Он вернулся в Брайервуд, но не нашел здесь успокоения. Знакомые комнаты привели его в ужас своею тишиной, теснотой и недостатком воздуха. В саду ему показалось также тесно и душно. Голос мистрис Буш, напевавшей старинную песню, терзал его нервы. Он был в том настроении духа, когда жизнь кажется человеку нестерпимою, когда ему приходит охота раздробить себе голову. Он поднялся наверх в свою спальню, снял пистолеты, подержал один из них в руках, нерешительно разглядывая его и думая, как легко положить конец земным страданиям, перейти из нестерпимого настоящего в неизвестное будущее. Но после нескольких минут раздумья он повесил пистолеты на прежнее место.
— Надо дождаться конца этого дела, — сказал он себе. — Было бы малодушием бежать от ответственности.
Если бы не эта мысль и не опасение, что за его преступление может пострадать невинный, он охотно бежал бы из этого тесного мира в Австралию и поселился бы среди обширных пастбищ и голубых озер, где мог быть свободен как дикий король. До сих пор он любил свой Кентский дом более всякого другого места в мире, но в этот день сердце его сжималось при виде окрестного ландшафта, стесненного лесами и холмами, которые, казалось ему, он мог достать рукой.
— О, Боже, зачем я поспешил? — думал он. — Зачем я не дождался случая, когда мог бы рассчитаться с ним, не рискуя ошибиться? Я терпел долго и мог бы потерпеть еще немного. Разве моя ненависть могла остыть? Выстрелить наудачу, в темноте! Однако я был уверен, что вижу его лицо. Не дьявол ли подшутил надо мной? Я выпил вчера, вероятно, очень много, потому что не помнил себя после того, как увидел его. Но я вполне владел собою, когда выстрелил, и готов поклясться, что видел его лицо.
Редмайн никогда не был суеверен, но теперь готов был признать себя жертвой какой-нибудь сверхъестественной силы, так был он уверен, что лицо человека, в которого он выстрелил, было оригиналом миниатюрного портрета в медальоне.
Он ходил взад и вперед мимо цветочных гряд, на которых все еще цвели розы, — не тепличные розы, а целые кусты, свободно разросшиеся в ширину и в вышину, — розы, которые так любила Грация, которыми жена его украшала лучшую гостиную в праздничные дни, Некоторые из кустов были старше его.
Он ходил взад и вперед в агонии сомнения и ожидания. Был третий час, и следствие в Клеведоне должно уже было подходить к концу. Каков будет результат? Что, если никто не будет заподозрен? Как ему поступать в таком случае? Позаботиться о своей безопасности и бежать немедленно в Австралию? Но что, если после его отъезда обстоятельства сложатся так, что невинный будет заподозрен, осужден и повешен за его преступление, прежде чем он узнает об этом?
«Нет, — сказал он себе решительно. — Я не способен на такую низость. Я останусь здесь и буду молчать, пока это не может принести никому никакого вреда, но лишь только кто-нибудь будет заподозрен, я выдам себя».
Он стал думать о том, что должно последовать за таким поступком. Тяжело будет умереть на глазах людей, которые знали его с детства и всегда любили и уважали, тяжело обесчестить доброе старое имя Редмайнов, обесчестить таким пятном, которого не смоют несколько поколений честных Редмайнов, тяжело предстать пред людьми в качестве ночного убийцы и негодяя, не давшего своему врагу даже возможности защищаться, тяжело умереть на эшафоте проклятым своими ближними. Что скажут Джемс и Ганна, когда узнают об его поступке? Он вспомнил свое прекрасное австралийское поместье и все, что он мог бы сделать там, и жизнь, На которую он утратил право, показалась ему необычайно прекрасною.
Он ничего не ел со вчерашнего дня, но время от времени в течение долгих часов мучительного ожидания подкреплял силы вином. Напрасно уговаривала его мистрис Буш съесть кусочек поросенка с луком и шалфеем, которого она приготовила в этот жаркий день как нечто «легкое и вкусное». Он отказался от обеда и продолжал ходить по саду, прислушиваясь к отдаленному бою церковных часов и ожидая известий из Клеведона. Он надеялся, что кто-нибудь придет сообщить ему о результате следствия.
И надежда его оправдалась. В половине шестого муж мистрис Буш вернулся к вечернему чаю, который он обыкновенно пил в задней кухне, среди кадок, метл и щеток, потому что мистрис Буш считала главную кухню с ее белоснежною печкой и блестящим таганом комнатой слишком парадною для ежедневных трапез.