Элинор было очень трудно отвечать на вопросы мистрис Леннэрд о том, как она знала Джильберта Монктона и его питомицу, и она была вынуждена признаться, что она была учительницей музыки Лоры в Гэзльуде.
— Но я должна просить вас не говорить мистеру Монктону, что я с вами, если вам случится писать к нему, — сказала Элинор, — я имею особенные причины желать, чтобы он не знал, где я теперь живу.
— Разумеется, моя милая, — отвечала мистрис Леннэрд, — я не скажу ему, если вы этого не желаете. А писать к нему, я так же мало подумаю, как и летать по воздуху, разве напишу несколько вежливых строк, чтобы поблагодарить его за то, что он известил меня о Лоре. Он пишет мне раз в полгода о моей милочке, и как я его ни умоляю, он не позволяет мне видеться с нею. Она почти еще ребенок, — писал он мне в своем последнем письме, — и я опасаюсь вашего влияния на нее. Я не из мстительного чувства удаляю от вас дочь. Когда ее характер образуется, а правила установятся, вы увидите ее. Будто я злодейка! — вскричала в заключение мистрис Леннэрд, — и заражу мою родную дочь!
Элинор улыбнулась и покачала головой.
— Милая мистрис Леннэрд, — сказала она, — для вашей дочери, может быть, очень полезно быть под надзором такого человека, как мистер Монктон. Она такая же добрая и веселая, как вы, только несколько слаба…
— И я тоже слаба. Да, я совершенно понимаю вас, мисс Виллэрз. Моя слабость — мое несчастье. Я не могу говорить людям «нет». Доказательства того, кто последний говорил со мной, всегда кажутся мне сильнее доказательств того, кто первый говорил со мной. Я принимаю впечатления быстро и неглубоко. Я была тронута до глубины сердца добротою Джильберта Монктона к моему отцу и намеревалась выйти за него, как обещала и быть ему верной и послушной женой, а этот бедный, глупенький Фред приехал в Лозанну и все твердил, что с ним дурно поступают и что он хочет убить себя: я сочла своей обязанностью убежать с Фредом. Видите, у меня нет собственного мнения и я всегда готова подчиняться влиянию других.
Элинор долго и глубоко раздумывала об истории, которую она слышала от мистрис Леннэрд. Вот где заключался источник всех подозрений Джильберта Монктона. Он был обманут самым жестоким, самым неожиданным образом прелестным, ребяческим созданием, в невинность которого он верил безусловно, он был проведен и одурачен светло-русым ангелом, чистосердечные лазурные глаза которого сияли на него, как ему казалось, светом истины. Он был обманут ужасно, но пе умышленно, до того времени, как Маргарета Рэвеншоу бросила своего жениха, она имела намерение оставаться ему верной. К несчастью, Джильберт Монктон этого не знал. Человеку, гак жестоко обманутому, трудно было поверить, чтоб изменница все время не имела намерения поступить с ним так вероломно. Между Маргаретой и нотариусом объяснения пе было, и он совсем не знал, как она убежала. Он знал только, что она бросила его, не предупредив ни одним словом об этом смертельном ударе, не написав ему на прощанье ни одной строчки, которая облегчила бы ему его горе. Легомыслен-ная, пустая женщина не была способна измерить глубину любви сильного мужчины. Маргарета Рэвеншоу знала, что в ее натуре было весьма мало божественного и никогда не надеялась внушить сильную привязанность высокой и благородной душе. Она была способна понять любовь Фредерика Леннэрда, которая обнаруживалась смутными протестами и выражалась длинными, школьными письмами, в которых сомнительная ореография молодого человека стиралась ее слезами. Но Маргарета не могла понять силы чувств, не обнаруживавшихся образом стереотипов. К несчастью, для гармонии мироздания, благоразумные мужчины неблагоразумно влюбляются. Лучшие и благоразумнейшие мужчины легко поддаются наружным очарованиям, которые они принимают за внешние признаки внутренней грации, и Джильберт Монктон любил эту легкомысленную, капризную девушку, как будто она была самой благородной и великой женщиной на свете. Поэтому удар, поразивший его, был очень тяжел и самым гибельным его последствием было превращение доверчивой натуры в подозрительную.
Он рассуждал, как многие мужчины рассуждают при подобных обстоятельствах. Его обманула женщина, следовательно, все женщины способны обманывать.
Элинор казалось очень странно жить с предметом первой любви Джильберта Монктона. Будто мертвец встал из могилы, потому что Элинор смотрела на эту старую историю, на которую намекали гэзльудские сплетники, как на историю, принадлежавшую к такому давнишнему прошлому, что ей казалось, будто героиня романа, непременно должна была умереть!
А она жила себе превесело, не тревожась ничем, кроме смутного опасения об увеличивающейся полноте, вызываемой французскими обедами. Она представляла самый поразительный контраст с тем образом, который представлялся воображению Элинор, как предмет первой любви Джильберта. Мистрис Монктон почувствовала ревность при мысли, что муж ее когда-то нежно любил эту женщину. Ее муж! Имела ли она еще право называть его этим именем? Не разорвал ли он супружеские узы между ними по своей собственной воле? Не оскорбил ли он честь и правдивость Элинор своими низкими и неосновательными подозрениями? Да, он сделал все это, однако Элинор еще любила его! Она узнала силу своей любви только теперь, когда была в разлуке с мужем и не надеялась никогда увидеть его лица, смотрящего на нее с добротой. Она знала теперь, что план ее мщения против Ланцелота Дэррелля не удался и это оставило большую пустоту в ее душе. Теперь она в первый раз подумала о своем муже и узнала, что она любит его.
— Ричард был прав, — думала она беспрестанно, — цель моей жизни была жестока и неженственна. Я не имела права выходить за Джильберта Монктона в то время, как моя душа была полна сердитых мыслей. Ричард был прав. Бедному отцу моему не будет спокойнее в могиле, если я заставлю Ланцелота Дэррелля поплатиться за свое злое дело.
Элинор не сейчас отказалась от своего плана мщения, но мало-помалу весьма медленно душа ее примирилась с мыслью, что ей не удалась ее месть и что ей теперь ничего больше не осталось, как постараться оправдаться в глазах любимого ею мужа.
Она любила его и гнев, заставивший ее убежать из Толльдэльского Приората, добровольно отказавшись от всяких прав на его имя и покровительство, начал теперь проходить. История мистрис Леннэрд набросила новый оттенок на прошлое, и Элинор прощала поведение своего мужа. Он имел привычку спокойно переносить все горести. Кто мог сказать, какую тоску чувствовал он при мысли о фальшивости его молодой жены?
— Он не преследовал Маргарету Рэвеншоу, — думала Элинор, — и он не делает попыток, чтобы отыскать меня. А между тем он, может быть, любит меня так истинно, как любил ее. Наверное, если Господь не услыхал моей молитвы о мщении, то Он даст мне возможность оправдаться.
Она могла только слепо надеяться на какую-нибудь возможность оправдаться, а эта возможность могла никогда пе наступить. Элинор была очень несчастна, когда думала об этом, и только постоянная суматоха, в которой майор Леннэрд и его жена держала всех своих домашних, спасала ее от жестокого страдания.
Все это время она совсем не знала, что в начале второго столбца «Тхшез» появлялось объявление каждый день около месяца, объявление, о котором пустые люди составляли всевозможные предложения.