Старик надел на нос двойной золотой лорнет и начал читать:
Гайд-Парк, августа 13, 1853
«Любезный батюшка, исполняя вашу, беспрестанно повторяемую просьбу, я решилась принять меры, которымия надеюсь обеспечить будущее благосостояние вашей младшей дочери,
Я должна, однако, напомнить вам, что Элинор Вэн и я — дочери разных матерей и что, следовательно, она имеет менее прав на меня, чем родная сестра, и, признаюсь, что я никогда не слыхала, чтобы одна сестра должна была обеспечить другую.
Вы должны также вспомнить, что я никогда не имела ни малейшей дружбы и любви к матери Элинор, которая была гораздо ниже вас званием…»
Элинор вздрогнула, она была слишком пылка для того, чтобы бесстрастно выслушать это письмо. Отец ее почувствовал внезапное движение руки, которая обвивала его шею.
— Твоя мать была ангел, душа моя, — сказал он. — А эта женщина… все равно, что бы ни была она. Мои дочери вздумали важничать перед твоей матерью, потому что она была гувернантка и потому, что отец ее был обанкротившийся сахаровар.
Он воротился к письму, нервно ощупывая то место, на котором он остановился, кончиком своего тонкого пальца:
…и которая была также косвенною причиною вреда, сделанного мне и моим сестрам, так как она участвовала в сумасбродной растрате, по крайней мере, некоторой части денег, принадлежавших нам по закону и по нравственным правам.
Но вы говорите мне, что вы не в состоянии никаким образом обеспечить вашу дочь, и что еслия не помогу вам, то эта несчастная девушка, в случае вашей смерти, останется без денег, без воспитания, совершенно неспособная доставать себе пропитание.
— Она очень спокойно говорит о моей смерти, — пробормотал старик. — Но она права: я уже недолго буду беспокоить других, моя милая, я недолго буду беспокоить.
Нежные ручки еще крепче обвились вокруг шеи Джорджа Вэна.
— Милый папа, — шепнул нежный голосок. — Вы никогда не беспокоили меня. Не продолжайте этого противного письма, папа. Мы не примем никакой милостыни от такой женщины.
— Надо принять, душа моя, для тебя, если я унижаюсь, то это для тебя, Элинор.
Старик продолжал читать:
«При таких обстоятельствах я приняла следующее намерение. Я дам вам сто фунтов, а вы заплатите их мадам Марли, которая знает вас и получила много денег от вас за воспитание мое и моих сестер и, следовательно, согласится принять Элинор на выгодных условиях. Я уверена, что за эту сумму мадам Марли согласится приготовить мою единокровную сестру в гувернантки в благородное семейство, разумеется, если Элинор добросовестно воспользуется сама преимуществами, которые она может найти у мисс Беннетт.
Я напишу мадам Марли с этой почтой и употреблю все свое влияние на нее в пользу Элинор, и если я получу благоприятный ответ на это письмо, я немедленно пришлю вам сто фунтов, чтобы вы выплатили их мадам Марли.
Я делаю это для того, чтобы вы не могли показаться моей старой наставнице — которая помнит вас богачом — в положении нищего, но таким образом, щадя ваши чувства, а может быть, и мои собственные, я боюсь рисковать.
Позвольте мне предостеречь вас, что эти деньги последние, какие я заплачу для моей единокровной сестры. Истратьте их куда хотите. Вы часто обворовывали меня и, может быть, опять решитесь на это. Но помните, что на этот раз вы обворуете Элинор, а не меня.
Единственную возможность, какую она может иметь — дополнить свое воспитание, я даю ей теперь. Лишите ее этих денег — и вы лишите ее благородной будущности и на вас будет лежать ответственность за все несчастья, какие ей достанутся на долю, когда вас не будет на свете.
Простите мне, если я говорю жестоко и даже непочтительно: меня извинят ваши прошлые сумасбродства. Я выразилась сильно, потому что я желала сделать сильное впечатление и думаю, что я поступила к лучшему.
Раз навсегда помните, что я не приму больше никаких просьб относительно Элинор. Если она хорошо воспользуется помощью, которую я ей делаю теперь, я, может быть, решусь оказать ей и в будущем услуги — только без просьб. Если она или вы, дурно воспользуетесь этой единственной возможностью — я умываю руки от всех ваших будущих несчастий.
Деньги эти можно получить у гг. Блоунт, на улице Мира.
Я надеюсь, что вы бываете в протестанской церкви, на улице Риволи.
С искренним желанием вам счастья и земного, и вечного, я остаюсь, любезный батюшка,
ваша любящая дочь
Гортензия Баннистер».
Джордж Вэн залился слезами, когда окончил это письмо. Как жестоко кольнула его эта добросовестная дочь, которую он, конечно, обворовал, но так великодушно, величественно и небрежно, что это воровство могло назваться скорее добродетелью, чем пороком. Как жестоко его старое сердце было истерзано этим горьким письмом!
— Как будто я дотронусь до этих денег! — кричал Вэн, приподняв свои дрожащие руки к низкому потолку с трагическим жестом, — Разве я был такой злодей для тебя, Элинор, что эта женщина обвиняет меня в желании лишить хлеба тебя, невинную.
— Папа, пана!..
— Неужели я был таким жестоким отцом, таким изменником, лжецом, плутом, обманщиком, что моя родная дочь говорит мне такие вещи?
Голос его делался пронзительнее с каждой фразой, и слезы заструились по морщинистым щекам.
Элинор старалась губами отереть слезы, но он оттолкнул ее с пылкостью.
— Уйди от меня, дитя! Я злодей, вор, мошенник…
— Нет, нет, нет, папа! — Закричала Элинор — Вы всегда были добры ко мне, милый, милый папа!
— По какому праву эта женщина оскорбила меня этим письмом? — спросил старик, отирая глаза и указывая на скомканное письмо, которое он бросил па пол.
— Она не имела права, папа, — отвечала Элинор, — Она злая, жестокая женщина. Но мы отошлем ей эти деньги назад. Я лучше теперь же поступлю на место и буду работать для вас. Я лучше бы пошла в ученье к портнихе. Я могу научиться скоро, если буду стараться очень прилежно. Я немножко умею шить. Я сшила это платье, оно сидит очень хорошо, только я скроила обе спинки на одну сторону, и оба рукава на одну руку, много пропало материи, и вот почему юбка немножко узка. Я скорее все согласна сделать, папа, чем принять эти деньги. Мне не хочется вступать в эту парижскую школу, а хочется быть с вами, папа милый. Только одного желаю я: Мисс Беннетт возьмет меня в учительницы и даст мне пятнадцать фунтов в год, а я все буду присылать к вам до последнего шиллинга, папа: тогда вам не нужно будет жить над этой гадкой лавкой, где от мяса пахнет так нехорошо в теплую погоду. Мы не возьмем этих денег, папа?
Старик покачал головой и сделал движение губами и ' горлом, как будто глотал какое-нибудь горькое питье.
— Да, моя душечка, — сказал он тоном невыразимой безропотности, — Для тебя я готов подвергнуться разным унижениям, для тебя я выдержу и это. Мы не обратим никакого внимания на письмо этой женщины, хотя бы я мог написать ей в ответ, что… но нужды нет. Мы пропустим ее дерзость, она никогда не узнает, как больно кольнула она меня здесь, здесь!..