Посвящается достопочтенному сэру Эдварду Бульвер-Литтону, баронету, члену парламента, доктору гражданского права, и проч. и проч. и проч. С благодарной признательностью за уроки литературного мастерства, которые он столь щедро преподал автору этой книги.
Место, где произошла эта история, находится в лощине, что славится роскошными пастбищами и многолетним строевым лесом. Направляясь туда, вы должны будете пройти по липовой аллее, по обеим сторонам которой раскинулись деревенские луга, а когда подойдете ближе, местные быки и коровы непременно устремят на вас пытливые взоры из-за высоких оград, словно спрашивая, что вам нужно — ведь здесь «проход воспрещен», и если ваш путь лежит не в Одли-Корт, то вам тут вообще делать нечего.
В конце аллеи возвышается древняя башня с аркой и часами — диковинными часами, способными сбить с толку кого угодно: на их циферблате красуется одна-единственная стрелка, которая указывает лишь часы, не размениваясь на секунды и минуты, и преодолевает каждую двенадцатую часть окружности одним могучим рывком.
Пройдя под сводами арки, вы сразу же попадаете в сады поместья Одли-Корт.
Перед вами шелковистая лужайка; там и сям кусты рододендронов — они необыкновенно хороши, других таких не найти во всем графстве. Справа — огороды, пруд для разведения рыбы, фруктовый сад, окруженный рвом без воды и полуразрушенной стеной, на которой красуются плющ, желтая заячья капуста и темный мох; слева — широкая дорога, покрытая гравием, по которой много лет назад, когда здесь располагался женский монастырь, прогуливались, взявшись за руки, смиренные монашки. По одну сторону стены высажены шпалеры, другая прячется в тени почтенных дубов, оживляющих своими очертаниями плоский ландшафт и окружающих дом и огороды сумрачной завесой.
Дом выходит фасадом на арку. Он стар и построен безо всякого плана. Все окна разные: какие побольше, какие поменьше; одни сочетают в себе массивные каменные рамы с ярко окрашенными стеклами; другие прикрыты хрупкими решетками, стучащими при малейшем дуновении ветра; третьи же выглядят так современно, словно появились тут только вчера.
На крыше тянется вверх великое множество дымовых труб. От возраста и долгих лет службы им давно бы уже пора надломиться и рухнуть вниз, и кажется, что только вездесущий плющ, добравшийся до крыши, удерживает их в крепких зеленых объятиях и не дает свалиться на головы обитателей дома.
Парадная дверь втиснулась в башню — втиснулась как-то боком, под углом, словно прячась от непрошенных гостей. При всем том это весьма благородная дверь, ибо сработана она из старинного дуба и укреплена громадными железными гвоздями с квадратными шляпками. Дверь такая толстая, что на удар крепкого деревянного молоточка откликается лишь невразумительным глухим звуком, и тот, кто бывал здесь не однажды и знает это, не теряет времени понапрасну, а сразу же прибегает к помощи колокольчика, нашарив его среди зарослей плюща: никакой иной звук не может пробиться сквозь гранитную твердыню.
Славное место, старинное место! Попадая сюда, не испытываешь ничего, кроме восторга и томительного желания, распростившись с прежней жизнью, поселиться здесь навсегда и, глядя на прохладные пруды, считать пузыри, когда плотвички и карпы подплывают к поверхности воды. Кажется, здесь обосновался сам Покой, возложивший свои ласковые руки на каждое дерево, на каждый здешний цветок, на тихие пруды и безмятежные аллеи, на тенистые углы старомодных комнат, где близ окон за цветными стеклами стоят глубокие диваны, даже на колодец со стоячей водой, затерявшийся в кустарнике за огородами, праздный ворот которого давно уже никто не поворачивал, веревка прогнила, а ведро упало на дно зловонного сруба, обретя там свое последнее пристанище.
Благородное место, благородный дом, в котором вы рискуете заблудиться, опрометчиво решив побродить по нему в одиночку. Дом, где всякая комната в разладе со всеми остальными, где любое помещение внезапно переходит в другое, внутреннее, и через него выводит на узкую лестницу, приглашающую вас к дверям, которые, в свою очередь, возвращают вас туда, откуда вы начали свой обход. Дом, до какого не додумался бы ни один архитектор из всех, что жили на грешной земле; дом, который сработал старый добрый строитель — Время, что в каком-нибудь году пристраивало новый флигелек и уже в следующем году сводило на нет другой флигелек; рушило камин — ровесник Плантагенетов и возводило на его руинах камин в стиле Тюдоров; разрушало стену, помнившую времена саксонского владычества, но щадило арку, возведенную во времена норманнов; оставляло пустые провалы от узких высоких окон времен королевы Анны и пристраивало к трапезной, возведенной во времена Вильгельма Завоевателя, столовую в стиле ганноверца Георга I и за одиннадцать столетий соорудило такое жилище, с которым, обыщи хоть весь Эссекс, невозможно было сравнить ни одно здание графства.
Конечно же, в этом доме были и потайные помещения, и дочь нынешнего его владельца, сэра Майкла Одли, как-то в детстве случайно обнаружила здесь секретную каморку. Она играла в детской, и вдруг половицы подозрительно затрещали у нее под ногами, и она обнаружила, что в углу комнаты несколько досок не закреплено, отодвинула их и увидела лестницу, ведущую в крохотное помещение между полом детской и потолком комнаты, что была прямо под ней. Пиратских сокровищ девочка не нашла: в каморке стоял дубовый сундук, а в нем лежало полное облачение католического священника, припрятанное здесь в те ужасные времена, когда принадлежность к этой профессии каралась смертной казнью.
За широким внешним рвом, заросшим травой, во всю длину сада раскинулся пруд для выращивания рыбы. Липовая аллея, примыкавшая к пруду, была так плотно прикрыта со всех сторон кронами деревьев, что казалось, будто сама Природа устроила тут место для тайных свиданий. И хотя отсюда до дома было всего два десятка шагов, здесь с равным успехом и равной безопасностью можно было готовить государственный заговор и плести любовную интригу.
Старый колодец находится как раз в конце аллеи. В свое время, надо полагать, он хорошо потрудился, и хлопотливые монашки не раз извлекали из его недр студеную воду, чтобы омыть в ней свои прекрасные руки. Но сейчас он заброшен, и едва ли кто в Одли-Корт помнит, жив ручей, питающий его, или давно высох.
Нынешние хозяева не усмотрели в колодце ничего романтического. Часто по вечерам сэр Майкл Одли, дымя сигарой, выходил в аллею. Собака вертелась у него под ногами, и прелестная молодая жена шла рядом с ним, держа его под руку, но проходило каких-нибудь десять минут, и окружающая обстановка начинала утомлять супругов, и они возвращались домой, в гостиную с белыми стенами, где миледи принималась играть мечтательные мелодии Бетховена и Мендельсона и играла до тех пор, пока ее супруг не засыпал в своем кресле.
Три месяца назад, когда сэр Майкл Одли женился вторым браком, ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Он был высоким, крупным и крепким мужчиной, с глубоким звучным голосом, выразительными черными глазами и седой бородой, выдававшей возраст своего владельца. Последнее чрезвычайно огорчало сэра Майкла, потому что он все еще был непоседлив, как мальчишка, и по-прежнему считался лучшим наездником графства.