На крыльцо вышел лакей — черные штаны, полосатый полотняный жакет, чистый, только что от прачки.
— Да, мистер Толбойз дома, — сказал он. — Не соизволите ли передать ему свою визитную карточку?
Роберт передал карточку и вошел в прихожую — просторный зал, обшитый полированными дубовыми панелями. На полировке — ни царапинки, ни пятнышка, как, впрочем, на всем, что находилось внутри и вне дома, сложенного из красного кирпича.
Люди легкомысленные украшают прихожие картинами и статуями. Мистер Харкурт Толбойз, человек слишком практичный, чтобы отдавать дань глупым фантазиям, ограничился тем, что украсил стену барометром, а в углу приказал поставить стойку для зонтиков.
Слуга в полотняном жакете вернулся тотчас же.
— Мистер Толбойз примет вас, сэр, несмотря на то, что сейчас он завтракает. Он велел передать, что его удивляет время, выбранное вами для визита, потому что ему казалось, что всему Дорсетширу известно, когда он завтракает.
Молодой адвокат нисколько не смутился.
— Я не из Дорсетшира. Мистер Толбойз и сам мог бы догадаться об этом, если бы распространил свою страсть к умозаключениям на мою скромную персону.
Выражение ужаса мелькнуло на лице слуги, и лишь профессиональное бесстрастие, выработанное за долгие годы службы в этом доме, не позволило чувству проявиться в полной мере.
Он открыл тяжелые створки дубовых дверей и ввел Роберта Одли в большую столовую, обставленную со строгой простотой, которая со всей очевидностью говорила о том, что данное помещение предназначено исключительно для приема пищи, но жить здесь ни в коем случае нельзя. Во главе стола — за него можно было усадить разом восемнадцать человек — Роберт увидел мистера Харкурта Толбойза.
Мистер Толбойз сидел, облаченный в серый домашний халат, подпоясанный кушаком. Его суровое одеяние более всего напоминало римскую тогу. Мистер Толбойз был облачен также в жилет из толстой буйволовой кожи; на шее — жестко накрахмаленный батистовый платок. От домашнего серого халата веяло холодом, холод излучали и серые глаза хозяина, а тускло-желтый цвет жилета ничем не отличался от цвета его лица.
Роберт Одли вовсе не предполагал, что Харкурт Толбойз окажется полным подобием Джорджа Толбойза, но он вправе был ожидать, что на их близкое родство укажет хоть какое-то фамильное сходство. Здесь не было никакого сходства. Харкурта Толбойза можно было назвать отцом кого угодно, но только не отцом Джорджа. Роберт, получивший в свое время ответ от Харкурта Толбойза, глазам своим не верил, читая жестокие строки письма. Сейчас, глядя на хозяина поместья, он воочию убедился, что такой человек иного ответа дать не мог.
В огромной столовой мистер Харкурт Толбойз был не один. В дальнем углу, у последнего из четырех больших окон, сидела девушка, занятая шитьем, и хотя ее и Роберта разделяла целая комната, молодой адвокат успел отметить и молодость девушки, и ее безусловное сходство с Джорджем Толбойзом.
«Сестра, — подумал Одли. — Он так ее любил. Неужели и ей безразлична его судьба?»
Девушка чуть приподнялась в кресле и кивнула, приветствуя Роберта. Моток ниток, выскользнув из ее рук, выкатился за край турецкого ковра.
— Садись, Клара, — раздался резкий голос Харкурта Толбойза.
Джентльмен промолвил эти слова, не повернув головы.
— Садись, Клара, — повторил он. — И убери нитки в шкатулку для рукоделий.
Девушка покраснела, почувствовав в замечании отца скрытый упрек, но Роберт Одли — в эту минуту в нем взыграл дух озорства — прошел через всю комнату, склонился над ковром, поднял оброненный клубок и вручил его владелице. Изумлению Харкурта Толбойза не было предела.
— Однако, мистер… — на мгновение он даже забыл, как зовут гостя, — …мистер Роберт Одли! Быть может, закончив ползать по ковру, вы все же соизволите сообщить мне, какая причина побудила вас оказать мне честь своим визитом?
С величественным видом он поднял холеную руку, и слуга, повинуясь хозяйскому жесту, пододвинул массивное кресло красного дерева.
Все было проделано с такой медлительной торжественностью, что Роберту вначале показалось, что сейчас последует нечто из ряда вон выходящее, но когда до него дошло, что ничего особенного здесь не происходит, он подошел к креслу и плюхнулся в него с легкомысленной поспешностью. Слуга направился к выходу.
— Останьтесь, Уилсон, — обратился к нему Харкурт Толбойз. — Возможно, мистеру Одли захочется выпить чашку кофе.
Роберт Одли, по правде сказать, ничего не ел с самого утра, но, увидев, какой величественной скукой веет от серебряного кофейного прибора, тут же отклонил это предложение.
— Мистер Одли не будет пить кофе, Уилсон, — промолвил Харкурт Толбойз. — Можете идти, Уилсон.
Слуга поклонился, отошел, затем, подойдя к дверям, открыл их и закрыл за собой с такой осторожностью, словно, проделывая все это, он каждое мгновение переступал границы дозволенного, тогда как уважение к мистеру Толбойзу требовало, чтобы он очутился по другую сторону дубовых дверей, не прикасаясь к ним, но растворившись в воздухе, подобно призраку из немецкой легенды.
Мистер Харкурт Толбойз сидел, положив локти на подлокотники и устремив на гостя суровый взгляд. В эту минуту он был похож на Юния Брута, осудившего на смерть собственных сыновей. Будь Роберт Одли из тех, кого легко сбить с толку, вид хозяина поместья сказал бы ему следующее: уж если вы, сударь, не моргнув глазом, сели на пороховую бочку с сигарой в зубах, вас не должно волновать ближайшее будущее. К счастью, Роберт Одли был не из робкого десятка, и суровость дорсетширского помещика не произвела на него никакого впечатления.
— Я писал вам, мистер Толбойз, — начал он.
Харкурт Толбойз кивнул: он знал, что разговор пойдет о его пропавшем сыне. Слава богу, его ледяной стоицизм объяснялся всего лишь самодурством тщеславного человека, а не крайним бессердечием, в котором заподозрил его Роберт.
Итак, суд начался, и Харкурт Толбойз с наслаждением перевоплотился в Юния Брута.
— Я получил письмо, мистер Одли, и ответил на него должным образом.
— Письмо касалось вашего сына.
Со стороны окна раздался чуть слышный шелест шелкового платья. Роберт Одли взглянул на девушку. Она сидела, не шевелясь, и не похоже было, чтобы упоминание о брате произвело на нее какое-нибудь впечатление.
«Она бессердечна, как отец, хотя и похожа на Джорджа», — подумал Роберт Одли.
— Ваше письмо касалось человека, который некогда был моим сыном, сэр, — сказал Харкурт Толбойз. — Прошу вас запомнить: у меня более нет сына.
— Вам нет нужды говорить об этом: я все прекрасно помню. Тем более что мне и самому кажется — сына у вас действительно больше нет. У меня есть причина полагать, что он мертв.
Харкурт Толбойз заметно побледнел.
— Не может быть, — сказал он. — Вы ошибаетесь, уверяю вас.