Люк устало закрыл глаза и снова впал в забытье, а Фиби, выведя Роберта из комнаты на узкую лестничную площадку, снова зашептала:
— Сэр, я думаю, у Люка после всех переживаний совсем помутился разум! Он никого ни в чем не подозревает, иначе рассказал бы об этом всем и каждому, но, сэр, он настроен против миледи, ужасно зол на нее; он твердит, что, если бы она дала ему достаточно денег на обзаведение, мы бы поселились где-нибудь в Брентвуде или Челмсфорде и всего этого бы не произошло. Ах, сэр, умоляю, выбирайте каждое слово, когда будете говорить с Люком!
— Да-да, понимаю; я буду осторожен.
— Я слышала, миледи покинула Одли-Корт.
— Да, это так.
— А когда она вернется, сэр?
— Никогда.
— Но там, где она теперь, ей не будет плохо?
— Не беспокойтесь, там с ней будут хорошо обращаться.
— Простите за расспросы, но мне это небезразлично, сэр, потому что миледи всегда была мне доброй хозяйкой.
В это время Люк Маркс пришел в себя.
— И когда эта баба кончит болтать? — раздался из-за дверей его хриплый голос.
Фиби испуганно взглянула на Роберта и прижала пальчик к губам. Затем она тронула его за рукав, и они вернулись в комнату.
— Выйди вон, — решительно потребовал Люк, увидев жену. — Пошла вон: тебе незачем знать то, что я скажу. Убирайся вниз, в гостиную, и забери с собой матушку. Я буду говорить с мистером Одли с глазу на глаз!
— Да не посягаю я на твои секреты, Люк, — направляясь к выходу, промолвила Фиби, — и, конечно же, я уйду. Но, надеюсь, ты не станешь возводить напраслину на тех, кто был так добр и так щедр к тебе.
— Что захочу, то и скажу, — прохрипел Люк. — Выискалась, понимаешь, командирша на мою голову… Пошла вон!
Что и говорить, даже лежа на смертном одре, бывший хозяин постоялого двора не изменил своим всегдашним привычкам и был все так же невыносимо груб и деспотичен. Но все-таки что-то изменилось в его нелюдимой душе, и сейчас, облизнув побелевшие губы и взглянув на Роберта глубоко запавшими глазами, он указал ему на кресло возле себя и сказал:
— Хоть я и не из благородных, мистер Одли, но обошлись вы со мной как с джентльменом. Я был пьян в стельку, когда случился пожар, и ежели бы не вы… Словом, спасибо за все. Я сроду не благодарил людей вашего круга, даже тогда, когда было за что, потому что, бросая объедки с барского стола, они всякий раз устраивали такой шум, что хотелось швырнуть им ихние подачки обратно… Но ежели джентльмен, рискуя собственной жизнью, вытаскивает тебя из огня… Я знаю — по докторовой физиономии вижу, что жить мне осталось недолго, и потому, умирая, я говорю: спасибо вам, сэр; премного вам обязан, сэр.
Люк Маркс вытянул левую руку — правая, обожженная, была обернута куском полотна — и подал ее Роберту Одли.
Подхватив его кисть обеими руками, молодой человек сердечно пожал ее.
— Ну что вы, что вы, мистер Маркс. Рад был помочь вам всем, чем мог.
Люк Маркс умолк на несколько минут, затем, внимательно взглянув на Роберта, сказал:
— Того джентльмена, который пропал, прибывши с вами в Одли-Корт, — ведь вы его очень любили, не так ли, сэр?
Роберт Одли вздрогнул.
— Я слышал, вы очень любили этого мистера Толбойза, сэр, — повторил Люк.
— Да, он был моим лучшим другом.
— Слуги из Одли-Корт говорили, что вы места себе не находили, когда он пропал. Говорили, что вы с ним были навроде как братья. Так ведь, сэр?
— Да-да, все это так. Прошу вас, не нужно больше об этом. Если вы послали за мной, чтобы сообщить что-нибудь о моем утраченном друге, не утруждайте себя — сил у вас и без того мало, не доставляйте мне лишней душевной боли. Худшее, что вам известно о женщине, которая причастна к этому, я узнал от нее же самой. Мне слишком многое известно об этом темном деле, и вы не расскажете мне ничего такого, чего бы я уже не знал.
На губах умирающего заиграла слабая улыбка.
— Так уж и ничего? Вы в этом уверены?
— Уверен.
С минуту Люк молчал, затем, собравшись с силами, спросил:
— Что же все-таки она вам рассказала?
Роберт начал терять терпение.
— Прошу вас, Маркс, оставим эту тему. В какие бы тайны вы ни были посвящены, в свое время вам, я догадываюсь, достаточно заплатили за молчание. С вашей стороны было бы порядочнее молчать до конца.
— Вот как? — ухмыльнулся Люк Маркс. — А что, ежели у миледи была своя тайна, а у меня — своя?
— То есть?
В эту минуту в комнату вошла матушка Люка Маркса.
— Матушка, — обратился к ней Люк, — ты помнишь, что было седьмого сентября прошлого года?
Старая женщина покачала головой.
— Да ты что, сынок? За последние восемь-девять лет память у меня так прохудилась, что я иной раз забываю, какой нынче день недели.
Люк Маркс передернул плечами, выражая крайнее нетерпение.
— Не притворяйся, будто не понимаешь, об чем я толкую. Помнишь, я сказал тебе, чтобы ты запомнила этот день, потому что тебе еще придется свидетельствовать на суде и приносить присягу на Библии? Разве я тебе этого не говорил?
Женщина беспомощно развела руками.
— Раз ты говоришь, значит, так оно и было. И все-таки… Память совсем прохудилась, — виновато повторила она, обращаясь к Роберту Одли.
— Мистер Маркс, послушайте, — сказал молодой человек, касаясь руки умирающего, — еще раз говорю вам: не утруждайте себя понапрасну. Я не задаю вопросов и об этом деле слышать больше ничего не желаю.
— А я не желаю умирать, не рассказав того, ради чего позвал вас! — страстно и горячо прошептал Люк Маркс.
— Маркс, Маркс, успокойтесь, ради бога! О чем вы? Что вас мучает?
Прежде чем ответить, Люк Маркс облизнул сухие губы и, обращаясь к матери, попросил:
— Матушка, дай напиться.
Женщина принесла ему кружку холодного молока, и он выпил его с такой поспешностью, словно и впрямь решил обогнать время, которого оставалось у него совсем мало.
— Сядь вон там, — сказал он матери, указывая на кресло, стоявшее в ногах кровати.
Женщина с покорным видом села напротив Роберта Одли. Она сняла очки, протерла стекла — так тщательно, будто это могло прояснить ее память — и снова водрузила их на нос.
— Задам тебе еще один вопрос, матушка, — сказал Люк, — и будет очень странно, ежели ты и на этот раз не сможешь мне ответить. Помнишь то время, когда, еще до своей женитьбы, я работал на ферме у Аткинсона?
— Ну как же, как же, — радостно закивав головой, ответила старая женщина. — Конечно же, помню, дорогой. Это было прошлой осенью, как раз тогда, когда в саду на нашей улице собирали яблоки и когда ты справил себе новую куртку. Как же, Люк, помню, прекрасно помню.