— Почему это должно было меня оскорбить, боже правый?
— Вы знатная дама. Это было бы естественно.
— Я никогда не чувствовала себя знатной дамой и еще меньше чувствую себя таковой сейчас, когда родиться дворянином — это уже преступление. Вы актриса и сами создали себе имя. Это намного справедливее.
— Не ожидал услышать такие речи от вас, госпожа маркиза, — воскликнул еще один мужчина, сидевший за столом. — Неужели вы придерживаетесь республиканских взглядов?
Он и был тем вторым, солдатом Национальной гвардии, который вместе с бароном спас Анну-Лауру. На молодую женщину смотрел мужчина с улыбчивым лицом, курносым носом и крупным, выразительным ртом. Молодой человек, имел заразительную улыбку, а его голубые глаза, контрастирующие с каштановыми волосами, светились лукавством. Звали его Анж Питу. И когда он не нес службу в Национальной гвардии в Лувре, то выступал как журналист в двух газетах. Газеты принадлежали его другу Дюплену де Сент-Альбану, в прошлом книготорговцу из Лиона, жившему теперь в пригороде Сен-Жермен. Поначалу Сент-Альбан не был поклонником монархии, но теперь стал отчаянным контрреволюционером.
Такая смена настроений позволила молодому Питу — ему недавно исполнилось двадцать пять лет — стать свидетелем почти всех важных событий последних месяцев. Он был настолько симпатичным, что Анна-Лаура не смогла не улыбнуться ему в ответ.
— Республиканские взгляды? Я даже не представляю, что это такое. Честно говоря, мне кажется, что я вообще ничего не понимаю в политике, я так далека от всего этого…
— И это говорите вы, которая заявила во всеуслышание, что является подругой королевы? С трудом верится…
— Я солгала. Я с почтением отношусь к королю, к его сестре и могу сказать, что люблю его детей, но что касается королевы…
— Перестаньте мучить госпожу де Понталек, Питу! — вмешался барон. — У маркизы, в отличие от вас, нет оснований обожать нашу несчастную королеву, но об этом я бы хотел поговорить с ней позже, если она сама того пожелает.
— Отчего я должна быть против? — прошептала Анна-Лаура, вдруг почувствовав себя неловко под пристальным взглядом хозяина дома.
С самого начала ужина молодая женщина украдкой рассматривала барона и никак не могла решить, нравится он ей или нет. Самым привлекательным в нем, безусловно, был его голос, напоминающий звук виолончели. Его взгляд был одновременно насмешливым и властным. А вот ироническая складка у губ придавала его лицу саркастическое выражение, что делало его неприятным. Барон, без сомнения, очень легко выходил из себя. Анна-Лаура чувствовала в нем несокрушимую силу воли, способную сломить любое сопротивление.
Барон не ответил на ее вопрос, да Анна-Лаура этого и не требовала. Он снова заговорил с Питу, предлагая ему остаться в Шаронне еще на несколько дней, — Следовало бы подождать, пока ярость народа немного утихнет. Так будет благоразумнее, — добавил барон, — После 10 августа ваших газет больше не существует, ваш друг Дюплен де Сент-Альбан сидит в тюрьме Карм, и, возможно, его уже казнили…
— Меня тоже должны были казнить! — с горечью заметил Анж Питу. — Но теперь все полагают что после падения Тюильри я уехал из Парижа.
— Вы сейчас в Шаронне, так и оставайтесь тут А потом вы сможете занять ваш пост в Национальной гвардии с тем невинным видом, который вы легко напускаете на себя. Никто не поедет в Шатоден, чтобы проверить, в самом ли деле ваша тетушка и воспитательница находится при смерти. Поверьте мне, куда лучше…
Неожиданно Анна-Лаура прервала барона. Она спросила с явным отчаянием в голосе:
— Зачем вы спасли меня? Что вам до моей жизни?!
Молодая женщина поднялась из-за стола. Ей стало невыносимо слушать то, что ей казалось пустой салонной болтовней. Де Бац поднялся почти одновременно с ней.
— Я предполагал, что вы как следует отдохнете перед нашей беседой, но, если вы чувствуете себя достаточно сильной, мы можем поговорить немедленно.
— Да, я бы предпочла все обсудить сейчас же. Простите меня, — обратилась она к Питу и Мари.
— Тогда идемте, — пригласил Анну-Лауру барон. Властным жестом он взял ее за руку и повел через темную гостиную к комнате, освещенной пламенем свечей, стоявших на камине, и масляной лампой на заваленном бумагами письменном столе. Это был одновременно кабинет, небольшая библиотека и место, где барон и Мари часто проводили время вместе. Анна-Лаура догадалась об этом, потому что на одном из кресел лежали пяльцы, а в углу стоял еще и дамский рабочий столик.
Барон подвинул гостье кресло, но Анна-Лаура лишь покачала головой. Она подошла к бюро и оперлась на него. Молодая женщина изо всех сил старалась справиться с собой, ее нервы были напряжены. Она безжизненным голосом повторила свой вопрос:
— Зачем вы меня спасли? Я этого не хотела.
Барон де Бац прислонился к шкафу с книгами скрестил руки на груди, — Я знаю. Вас не остановила бы даже ужасная смерть, которая поджидала вас за воротами тюрьмы Форс. Вы столько выстрадали и все еще страдаете! Но я должен был вырвать вас из этого кошмара. Во-первых, потому, что я дал слово.
— Вы дали слово? Но кому, боже правый? Неужели кому-то до меня есть дело? — Анна-Лаура посмотрела на него глазами, полными недоумения, но в ее голосе звенели слезы.
— Я дал слово герцогу Нивернейскому, вашему старому другу и моему тоже. Он испытывает к вам истине отцовские чувства и давно беспокоится за вас. А во-вторых, случилось так, что несколько лет назад, когда я служил в Испании с разрешения нашего короля, я познакомился там с вашим братом, и мы подружились. Он часто рассказывал мне о своей младшей сестре…
— Вы знали Себастьяна? О господи… Вы пробуждаете во мне самые светлые воспоминания. Мой брат оказался единственным человеком, кроме моей крестной матери, который с нежностью относился ко мне. Моя мать была со мной всегда холодна, но я не могу ее за это винить. Смерть моего отца разбила ей сердце — во всяком случае, мне так говорили, — и всю свою любовь она отдала сыну, которым по праву гордилась. Для меня у нее уже не осталось любви. А когда мы узнали, что корабль Себастьяна затонул, я поняла, что просто перестала для нее существовать. Она поспешно выдала меня замуж, полагая, что заключила еще одну выгодную сделку.
— Нет, — сурово возразил барон. — Я думаю, что сделкам ваша мать уделяет намного больше внимания. Ваше будущее ее, видимо, и в самом деле не заботило, иначе она никогда не выдала бы вас за негодяя.
Оскорбление прозвучало как пощечина.
— Негодяя? Почему вы так говорите? Разве это вина Жосса, что он никогда не любил меня? И кто думал о любви в тот момент, когда наши семьи договаривались о нашем браке?
— Любовь очень много, значила для вас, я это вижу. Но умоляю вас, не ищите оправданий для вашего мужа, если вы хотите, чтобы я и впредь считал вас умной женщиной…
— А какое это имеет значение?