«Гроздья еще зеленые!»
Вер в ярости рванулся к Пизону. Но меж ними неожиданно возник Элий. Вер напрасно пытался прорваться к Пизону. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.
— Прекрати, — выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. — Он только и ждет, чтобы ты сделал глупость. Вер неожиданно сдался.
— Прислушайся к словам калеки, — снисходительно хмыкнул Пизон. — Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.
— Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! — парировал Элий.
— Это мы еще посмотрим, — прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.
Элий почти силой увел Вера и усадил в свою машину. Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Он сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.
— Мне все это очень не нравится, — сказал Элий.
— Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну ничего, я обжалую решение в суде, — пообещал Вер мстительно.
— Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что нам делать с твоим гением?
— Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?
— Я не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, — с грустью проговорил сенатор.
— Элий, ты ужасен! Я начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят!
Говорю тебе — отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, — предостерег Вер.
Элий осуждающе покачал головой:
— Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.
— Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.
Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, и напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова поутру раскалывается, как с похмелья. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.
— Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? — поинтересовался Элий.
— Нет. Это кто-нибудь знаменитый? — В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.
Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, а то ненароком убьет кого-нибудь.
Он заметил, как вокруг головы Элия вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и наконец золотой. Вер знал, что означает это свечение — Парки спешно меняют узор на своем полотне. Вер своим вмешательством полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что с ним происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал
по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Сердце его застыло — только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил всю жизнь Элия на новый лад.
Поток нарядных людей катился по улице Триумфаторов, выливаясь из Колизея и направляясь теперь в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. Они проехали под акведуком Нерона, и тогда справа выступили вперед сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть — вот истинный бог Рима.
Ехать быстрее водитель не отваживался — на углу стоял дорожный патруль.
Согласно закону, десять процентов со штрафов дорожные инспектора отдают в храмы Меркурия. Элий давно собирался заняться проверкой этого факта. По его подсчетам, храмы Меркурия должны быть выстроены из чистого золота.
Наконец машина выехала на Аппиеву [29] дорогу и рванулась вперед. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом.
Криптопортик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в «сады Эпикура», — «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие — высшее благо».
Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин — невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской и за которым хозяйки Рима присылали ранним утром своих служанок.
— Приветствую тебя, доблестный муж Элий! — воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. — Издали заметил твою тогу. Я же сказал — обед домашний, и тога совершенно ни к чему.
— Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, — признался Элий. — И не бурчи, старина. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.
— Это кто здесь старик? — наигранно возмутился Гесид. — Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.
Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.
— Ты что, носишь брюки под тогой? — удивился Гесид. — Смотри, не узнал бы об этом Серпион — он живо накатает на тебя эпиграмму.
— Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? — пожал плечами Элий. — Меня больше волнует — подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.
— Тс-с… — Гесид прижал палец к губам. — Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.
— Тогда шепни мне об этом на ухо.
— Будет, конечно.
— Я ухожу, — сказал вдруг Вер. — Мне не хочется веселиться.
— Кто сказал, что пир будет весел? — Элий наигранно изобразил удивление. — Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, — и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из трех лож. А вот блюда… Самому Апицию не могли пригрезиться яства, подаваемые за столом Гесида.
Надо отдать хозяину должное — он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий — юноша лет двадцати трех с мягким круглым лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и аппетитную попку которой постоянно бросал взгляды сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну и всем очень тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, «что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания. Красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз за весь обед не проронил ни слова. Зато он непрерывно подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом подаваемых яств. Ничто на свете его больше не интересовало. Вер все чаще и чаще смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненных белых зубов незнакомца, и мягкие апатичные движения, и равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век, и его привычка постоянно промакивать салфеткой губы.