Всякий раз, заходя в таблин, Фабия непременно останавливалась возле этой картины
и несколько минут смотрела на лицо Марка-Кассия. В этот раз он показался ей красивым как никогда.
— Марк! — снова позвала она, хотя прекрасно видела, что в таблине никого нет.
Окно было открыто, и ветер трепал занавески из тончайшего виссона. Но даже этот проникающий с улицы легкий ветерок не мог истребить отвратительный сладковатый запах, слабый и навязчивый одновременно.
И тут за стеною кто-то застонал, протяжно, мучительно. Голос смолк и вновь запричитал от боли. Фабия поспешно вышла в атрий и отворила дверь, ведущую в спальню. В нос ударил тот же гнилостный запах, что проник в таблин, — но уже в сотню раз сильнее. Фабия едва не задохнулась от отвращения.
— Это ты, Мутилия? — донесся до нее из-за белой занавески сдавленный голос.
Голос был так слаб, что Фабия не могла разобрать, принадлежит ли он Марку Габинию или кому-то другому. Она отдернула занавеску и в самом деле увидела на фоне белой подушки лицо Марка. Но лицо не теперешнего ее знакомого, а другого, моложе лет на двадцать, изуродованное болезнью, отекшее, с окиданными болячками, распухшими губами. Шея раздулась огромным пузырем, и в нем почти полностью утонул подбородок. Правая кисть была перевязана, рука до локтя опухла, сделалась блестящей и багрово-красной. Фабия невольно содрогнулась, глядя на больного. Она узнала его. Вернее, заставила себя узнать. Это же Гай, ее любимец! Сын Марка, которого она втайне прочила за свою внучку Летицию. Увидев ее, Гай почему-то перепугался, будто не пожилая женщина была перед ним, а сам гений смерти с серпом в руках.
— К-т-то ты? — спросил он дрожащим голосом, и тогда она увидела, что язык у него распух так, что едва помещается во рту. Он не узнал ее.
— Не бойся меня, я — Фабия, знакомая Марка. Неужели не узнаешь меня? Я — друг.
— Фабия… Это было так давно. Ты — хорошая… Он попытался улыбнуться.
— Где Марк? — спросила Фабия.
— Он скоро придет… Нет, я ошибся… он вышел отдохнуть. Скоро придет Мутилия. А отец… должен отдохнуть. Должен отдохнуть…
— Тебе что-нибудь нужно? — перебарывая тошноту, Фабия наклонилась к больному. — Дать напиться?
— Да..-Ha столике рядом с кроватью среди пузырьков с мазями нашлись бутылка с водой и серебряная чаша. Фабия подала воду больному. Тот сделал пару глотков, и его тут же вырвало — прямо на простыни. Больной отнесся к этому с равнодушием.
— Мне остаться? — спросила Фабия.
Гай отвернулся к стене — то ли не слышал вопроса, то ли ему было все равно.
Фабия вышла в сад и глубоко вздохнула свежий воздух, перебарывая тошноту.
Сад у Марка Габиния был огромен. Вдоль старой каменной ограды росли оливы и кипарисы. А все остальное пространство вокруг небольшого бассейна с фонтаном занимали розы. Ослепительно белые, как вершины Альп, ярко-желтые, как чистейшее золото, красные, как кровь, и пурпурные, как императорская тога, они поражали воображение своей удивительной, ни с чем не сравнимой красотой. Лишь мраморная Венера, старинная копия знаменитой Афродиты Книдской Праксителя, скрывающаяся в тени искусственного грота, могла соперничать с ними. Во всяком случае ее красота была нетленной, а розы цвели два-три дня и умирали.
Марк Габиний сидел на мраморной скамье в тени огромного кипариса и смотрел на охваченный безумным цветением сад. Его лицо, по-прежнему необыкновенно красивое, за два дня постарело на несколько лет.
— Что с Гаем? — строго спросила Фабия, подходя. От Марка исходил все тот же слабый гнилостный запах. Вполне возможно, что сам он за прошедшие дни так свыкся с ним, что почти не замечал. Но Фабия замечала.
— Он дома. Теперь дома. До самой смерти. — У Марка Габиния задрожали губы.
— Почему ты не отвезешь его в больницу? Гримаса на лице актера сделалась еще мучительней. В кино ее сочли бы чрезмерной, почти смешной. Но сейчас он не играл. Его горе было подлинным, ужасное в своей непоправимости.
— Это невозможно. И не спрашивай — почему, Я ничего не могу объяснить.
Здесь Мутилия, медик из Веронской больницы. Делает Марку уколы. Ставит капельницы. Не отходит о него ни днем ни ночью.? Очень хороший медик. Я доволен.
— Мы должны спасти мальчика! — выкрикнула Фабия.
Марк посмотрел на нее с упреком, будто она сказала что-то неприличное.
— Его болезнь не лечится. И не спрашивай, чем он болен.
— Подожди. Тогда сделаем вот что. Завтра — последний день игр. Мы должны немедленно поехать в Рим и купить у Клодии клеймо для Гая. Мы успеем. У меня есть деньги. Надеюсь, их хватит…
— Прекрати! — Марк вскочил и схватил Фабию за руки.
— Почему? Я уверена, что у Клодии можно купить клеймо… а она обязательно победит… Она же побила Авреола. А все остальные не могут с ней сравниться.
Теперь Фабия заметила, что у Марка трясется голова, но не от немощи, а оттого, что он хочет отрицательно покачать головой и не может, будто чьи-то пальцы сжимают ему шею.
— Я не имею права, — наконец выдавил он.
— Это почему же? — изумилась Фабия. — Все имеют право, все, кого цензоры не занесли в гладиаторские книги. Я уверена, что твоего имени там нет.
— Там есть имя Гая. Оно занесено в самый черный, самый страшный список.
— Это невозможно… Кто его занес?
— Я. — Марк выпустил руку Фабии и вновь опустился на скамью. — Лучше сядь со мной рядом и посиди, полюбуйся на цветущие розы.
— Ты не хочешь его спасти? — Она осторожно присела на краешек каменной скамьи, все еще не желая смириться.
— Не могу. Он сам приговорил себя к смерти. И нас вместе с собою. Все, что нам остается, это смотреть на удивительные розы и наслаждаться их красотою. У нас появится иллюзия бесконечности прекрасного. И когда наступит последний час, мы будем помнить об этих удивительных минутах. Смертный час близок. Всемирный смертный час. Троя пала. Карфаген пал. И вот настал черед Великого Рима. — В голосе Марка Габиния послышались патетические нотки, заглушающие нестерпимую боль.
Актер вновь взял верх. Он говорил и любовался красотой своего голоса и удивительным тембром его звучания. И сожалел, что он уже не сыграет роль Траяна Деция — быть может, самую лучшую роль в жизни.
— Это я пожелал, чтобы Гай вернулся. Я купил клеймо у Вера. И вот — желание исполнено.
Налетевший ветерок качнул огромный алый цветок. И красавица роза вдруг ссыпала лавиной алые лепестки на дорожку, явив глазам жалкую нагую сердцевину.
— Как странно боги исполнили твое желание, — тихо сказала Фабия.
— Боги сделали, что я просил. Гай вернулся. И теперь мне больше нечего желать.