– Так и быть, оставайтесь, – махнул рукой Росляков. – До штаба дивизии подвезти? Все равно мимо еду.
И, ни о чем больше не расспрашивая, он ссадил Таню через километр, у штаба дивизии, и поехал дальше.
Штаб дивизии был теперь в том самом подвале, куда пять дней назад Таня приходила к Синцову. Наступали сумерки, и до ушедшего вперед батальона было бы не так просто добраться, но ей сегодня вообще везло. Едва она, проводив глазами машину с Росляковым, направилась к стоявшему у входа автоматчику, как оттуда вышли несколько человек, и один из них – знакомый замполит 332-го стрелкового. Она была у него два раза из-за своих немцев.
– Армейской медицине привет, – сказал Левашов. – Чего еще требуется для ваших фрицев? Куры, яйки?
– Ничего им уже не требуется. Эвакуировала.
– А вы не горюйте, Паулюс-то – небось уже слыхали? – хенде хох! Так что к завтрему новых подкинем, под ваше руководство!
– Спасибо!
– А что – спасибо? Нас, замполитов, например, уже собирали, внедряли, как в предвидении капитуляции с личным составом работать. Еще вчера – убий, и никаких гвоздей, а завтра – пальцем не тронь! Все равно как тормозить на полном ходу. Чуть что – и юзом! Бывайте здоровы, я в полк пошагал.
– В полк? – обрадовалась Таня.
– А как же? – сказал Левашов. – Раз в меня внедрили, теперь я иду внедрять. По нисходящей.
– Можно, я с вами пойду? – спросила Таня. – Хочу повидать капитана Синцова. Помните, я через вас ему привет передавала?
– Все исполнил в тот же день. Я у него частый гость. Боюсь только, как бы его сегодня пьяным не напоили: он у нас с утра именинник. Первого немецкого генерала в плен взял. Лично сам.
Таня не знала, радоваться или огорчаться. Это, конечно, замечательно, что Синцов взял в плен немецкого генерала. Но то, о чем она думала эти пять дней, было слишком серьезно, чтобы прийти и застать его пьяным.
– Неужели правда?
– Что генерала взял? Честное пионерское!
– Нет, вы сказали, что он, наверное, пьяный сейчас. Я никогда не думала…
– Ну и правильно, что не думали. Пошутил. Ему лишняя чарка – как слону дробина. Он знаете как тогда вашему привету обрадовался?
– Правда?
– Что за привычка такая: правда, правда… Были бы мужиком, уже схлопотали бы за это по шее.
– Ну что ж, стукните, раз виновата, – улыбнулась Таня.
– Еще чего! Я свою жену и то не бил. Даже когда, выйдя из госпиталя, с другим нашел, все равно пальцем не тронул. Только по лысине его немного похлопал, а ей сказал: «Иди живи со своим кучерявым». Вот какие бывают в жизни события, товарищ военврач…
– А кто он был?
– Человек, каких много. Я и красивей и моложе его был, но зато он ей обещал, что на войне не умрет. А я не мог.
– А простить ее не смогли? – вдруг спросила Таня.
– А как? Лечь с ней обратно в постель вместо того мужика, которого я по лысине хлопал, а он стоял по стойке смирно, боясь жизни лишиться? Лежать с ней и думать про это?
– Нет, конечно, – сказала Таня.
– А знаете, почему вспомнил? Потому что сегодня, когда о Паулюсе узнал, в первый раз подумал про свою жизнь после войны. – Левашов молча прошел несколько шагов, потом сказал: – Синцов, когда я вашу записку отдал, рассказывал мне про вас.
– Что?
– Как вы вместе из окружения шли.
– А-а, – сказала она и ничего не добавила.
– Можно один вопрос, раз уж заговорили? Между им и вами не было и нет?
– Пока нет.
– Интересная вы женщина. Как думаете, так и говорите.
– А что, это плохо?
– Нет, хорошо.
«А что хорошего? – подумала Таня. – Говорю так, потому что, если это случится, они все равно будут знать: и Росляков, и этот замполит полка, и тот замполит, там, у него в батальоне… Потому что здесь все равно все у всех на глазах. И ничего в этом нет хорошего. Другое дело, что я не боюсь этого. Когда вместе шли из окружения и он с Золотаревым спас меня, я была просто благодарна ему, и больше ничего. Это мне только кажется, что я уже тогда что-то чувствовала. А на самом деле, хотя невозможно признаться ему в этом, я в первый раз подумала о себе и о нем в госпитале, после того как рассказала ему про смерть Маши. И когда уже уходил, почувствовала, что хочу увидеть его еще раз. А в батальоне, когда пришла и увидела, как он рад мне, поняла, что с нами обоими должно еще что-то случиться. И сколько потом ни думала, ни ругала себя: откуда такая уверенность? – все равно она есть и стала еще сильней, чем тогда, в первую минуту».
Идя сейчас с Левашовым, она с тревогой подумала о том, что раньше не приходило в голову. За эти пять дней там, среди немцев, ее чувство к Синцову выросло и стало другим, чем было. А он? Мог ли он думать о ней? До нее ли ему было? Поймет ли он ее? А если не поймет, то вообще ничего не поймет. И, может быть, даже удивится ее приходу.
– От полка до батальона, так и быть, дам в провожатые своего ординарца Феоктистова, – сказал Левашов. – Будете топать с ним, как Пат и Паташон.
– Спасибо, – ответила Таня.
«Ну что я с самого начала скажу, когда приду туда, к нему в батальон? Поздравлю с тем, что они взяли в плен генерала. А потом? Расскажу, что все узнала, ему, как обещала, и оба его товарища живы и поправляются. Он, конечно, будет рад и поблагодарит. А потом? И что это за глупая привычка обо всем думать заранее!» – выругала она себя и вдруг спросила Левашова:
– Как считаете, здесь, у нас в армии, завтра еще будут бои? – спросила, подумав не об армии, а о Синцове, потому что уже несколько дней боялась за его жизнь больше, чем за свою собственную.
– Откровенно говоря, мечтаю, чтоб фрицы сдались, – сказал Левашов. – Видом их смерти, как говорится, насытили свою душу. Я лично, по крайней мере. И нам пора помыться, погреться, привести себя в людской вид. Если и теперь, после всего, не увидим белого флага, солдаты сами себя не пощадят, а фрицев в порошок сотрут. Надоело! Хорошо бы, сразу сдались, – еще раз повторил он. – Только знаете, чего боюсь?
– Чего?
– Тишины. Почему-то думаю: наступит тишина, и спать не смогу. Как на это медицина смотрит?
– Не думала об этом. Я хуже всего в своей жизни спала, когда меня от партизан в город на связь послали. В партизанах – привыкла к оружию. А тут, особенно первое время, из головы не выходило, что фашисты могут в любую ночь прийти, а я – безоружная. Чувствовала себя как голая.
– Каждый по-своему с ума сходит. – Левашов вспомнил о жене и вздохнул.
– Вот мы и дошли. Зайдете погреться или сразу дать вам Феоктистова?
– Если можно, сразу.
Когда Таня пришла, Синцов спал.