Спустя несколько месяцев после того, как я приступила к работе в кафе, и до того, как сердцем Уилла завладела Трачина, он намекнул, что может достать билеты на джазовый фестиваль, которые были нарасхват. Сперва я решила, что Уилл собирается рассказать о подружке, с которой пойдет, но выяснилось, что он имел в виду меня. Я ударилась в панику.
— Так ты... хочешь, чтобы с тобой пошла я?
— В общем... да. — Опять этот взгляд, и на секунду мне почудился болезненный блеск в его глазах. — Первый ряд, Кэсси. Пойдем. Хороший повод надеть платье. Сама подумай — я тебя в нем ни разу не видел.
Я знала, что это надо пресечь в зародыше. Я не могла закрутить с ним. С моим боссом. У меня не было ни малейшего желания терять любимую работу ради мужчины, который быстро поймет, какая со мной тоска. К тому же он был не моего круга. Меня охватывал парализующий страх при мысли остаться с ним наедине в нерабочей обстановке.
— Ты не видел меня в платье, потому что у меня его нет, — ответила я.
И соврала. Я просто не могла представить, что надену его.
Уилл помолчал, вытирая руки о передник, а потом сказал:
— Ладно, не беда. Желающих попасть на выступление этой группы хоть отбавляй.
— Послушай, Уилл. Боюсь, столь долгий брак с полоумным сделал меня, так сказать... непригодной для свиданий. — Я говорила в манере ведущей вечерней психотерапевтической программы.
— Хорошая отговорка — дело, мол, не в тебе, а во мне.
— Но так и есть. Так и никак иначе. — Я положила руку ему на плечо.
— Да я просто-напросто приглашу следующую симпатяшку, кого найму, — пошутил Уилл.
Так он и сделал. Пригласил потрясающую Трачи-ну из Тексарканы, с южным акцентом и бесконечной длины ногами. У нее был младший брат, страдавший аутизмом, о котором она всячески заботилась, а ковбойских сапог накупила больше, чем может понадобиться одному человеку. Ее поставили в раннюю вечернюю смену, и, хотя она всегда относилась ко мне с некоторой прохладцей, мы поладили, а Уилл, похоже, был совершенно счастлив. В итоге, прощаясь с ним, я стала чувствовать себя вдвойне одинокой, так как знала, что он, скорее всего, проведет ночь не наверху в кафе, а у Трачины. Я не ревновала. С какой стати? Трачина подходила Уиллу как нельзя лучше — забавная, умная и сексуальная. У нее была превосходная кожа цвета какао. Африканским кудряшкам она то давала волю, так что ее голову будто венчала шапка из сахарной ваты, то старательно заплетала в клевые косички. На Трачину оглядывались. Она была живой. Подходящей и пригодной во всех смыслах.
В отличие от меня.
В тот вечер — блокнот так и жег мой карман — я наблюдала, как Трачина управляется с наплывом желающих отобедать. Мне впервые пришлось признать, что я немного ревную. Уилл был ни при чем. Мне было завидно видеть, с какой обворожительной ловкостью передвигалась она по залу. Есть женщины, умеющие окунуться в жизнь и выглядеть достойно. Это не зрители, а непосредственные участницы. Они... живые. Уилл пригласил ее, и она ответила: «С удовольствием». Никаких колебаний, недоговорок, раздумий — однозначное, весомое «да».
Я думала о блокноте, о словах, попавшихся мне на глаза, о мужчине за столиком и о том, как он гладил запястье и целовал пальцы своей спутнице. Как трогал ее браслет, как был настойчив. Мне хотелось того же. Я видела, как вцепляюсь руками в густые волосы, как меня прижимают спиной к стене ресторанной кухни и мужская рука задирает мне юбку. Стоп — кавалер Полин был выбрит налысо. Я вообразила себе Уилла — его губы и волосы...
— О чем задумалась? Скажи — и получишь пенни, — пообещал Уилл, прервав мои нелепые грезы наяву.
— Мои мысли стоят куда дороже, — отозвалась я, зная, что покраснела. Что на меня накатило? Смена закончилась. Пора домой.
— Что, хорошие чаевые?
— Да, неплохие. Ладно, я побежала, но вот что, Уилл, мне нет никакого дела до того, что ты с ней спишь. Скажи Трачине, чтобы наполнила сахарницы перед уходом. Пусть будут полные, когда приду утром.
— Будет исполнено, босс. — Он отсалютовал, а когда я уже направилась к двери, добавил: — Есть планы на вечер?
Телик включу. Буду переключать каналы. А что еще?
— Да, обалденные.
— Сходила бы ты, Кэсси, на свидание с мужиком, а не с кошкой. Ты милейшая женщина, сама знаешь.
— Милейшая? Ох, Уилл, неспроста ты меня так называешь. Это говорят женщинам за тридцать пять, которым на свалку еще не пора, но скоро. «Ты милейшая женщина, но...»
— Никаких «но». Шла бы ты отсюда, — указал он подбородком на дверь и дальше.
— Именно, — ответила я, попятилась, вышла и чуть не попала под мчавшийся велосипед.
— Кэсси! Черт побери! — Уилл бросился ко мне.
— Видел? Вот что бывает, когда я иду отсюда. Меня плющит, — сказала я, стараясь унять сердцебиение и обратить все в шутку.
Уилл покачал головой, а я повернулась и зашагала по Френчмен-стрит к дому. Мне казалось, что он остался стоять в дверях и смотреть мне вслед, но я постеснялась обернуться и проверить.
Можно ли чувствовать себя сразу старой и молодой? Пройдя четыре квартала до дома, я полностью вымоталась. Мне нравилось смотреть на ветхие домики по соседству: одни смыкались, другие были настолько щедро покрыты краской, окружены такими затейливыми железными заборами и столь богато украшены узорчатыми ставнями, что смахивали на стареющих статисток в сценических нарядах и макияже. Я жила в верхнем этаже оштукатуренного трехэтажного дома на пересечении улиц Чартрес и Мандевилль. Он был бледно-зеленого цвета, со скругленными арочными окнами и темно-зелеными ставнями. В тридцать пять лет я все еще жила как студентка. В моей съемной квартире имелась кушетка с хлопковым матрасом, книжные полки из ящиков для молока, служивших также приставными столиками, и растущая коллекция солонок и перечниц. Спальное место представляло собой альков с широким оштукатуренным арочным проемом и тремя мансардными окошками, выходившими на юг. По правде говоря, лестница была столь узкой, что громоздкую мебель туда было просто не занести: всему приходилось быть небольшим, складным или разборным. Приблизившись к дому и вскинув глаза, я вдруг осознала, что рано или поздно стану слишком старой, чтобы жить на самой верхотуре, особенно если и дальше буду проводить весь день на своих двоих. Порой я так выматывалась за смену, что, дотащившись до дома, едва поднималась по лестнице.
Со временем я приметила, что соседи мои с годами не переезжали в другое место, а просто переселялись пониже. Сестры Дельмонт переехали несколько месяцев назад после того, как Салли и Дженнет, другие сестры, наконец перебрались в дом престарелых. Они освободили удобную квартиру на две спальни на первом этаже, и я помогла Анне и Беттине перенести вниз одежду и книги. Между сестрами было десять лет разницы, и если Анна в свои шестьдесят запросто могла бы еще лет десять шастать вверх-вниз по лестнице, то Бетгина, которой исполнилось семьдесят, уже выдыхалась. Анна поведала мне, что когда-то весь дом занимала одна семья, но потом он был разделен на пять квартир, которые стали сдавать внаем. В 60-е годы дом называли «Отель старых дев».