Хейс игриво состроил глазки слушателям, похлопав совсем не девичьими ресницами, и, награжденный дружным смехом, продолжил рассказывать о наряде нового начальника («разодет, что твой лорд!»), его слуге («из этих болванов англичан, с таким выговором, ровно у него язык сгорел») и о том, что он успел услышать.
— Он говорит резко и быстро, как будто всему знает верную цену, — усмехнулся Хейс, с сомнением покачав головой. — Но это самоуверенность от молодости. Парень молод, а по виду и вовсе сосунок, хотя, ручаюсь, он старше, чем выглядит.
— Ага, хлипкий парень, меньше малыша Энгюса, — вставил Бэйрд, кивнув в сторону Энгюса Маккензи, который с удивлением посмотрел на себя.
В двенадцать лет Энгюс вместе с отцом сражался при Куллодене, к нынешнему времени почти половину своей жизни провел в Ардсмуре и вследствие скудного тюремного питания так и не подрос.
— Ну да, — подтвердил Хейс, — зато держит себя фу–ты ну–ты как важно: плечи развернуты и сам будто аршин проглотил.
Это вызвало новый взрыв хохота и непристойных комментариев, и Хейс уступил место Огилви, который знал длинную и непристойную историю о лэрде Донибристле и дочери свинаря. Хейс оставил место у огня без обиды и, как это было принято, перебрался к Макдью и уселся рядом.
Сам Макдью никогда не занимал места у огня, даже когда рассказывал им длинные истории из прочитанных книг: «Приключения Родерика Рэндома», «История Тома Джонса, найденыша» или «Робинзон Крузо». Заявив, что ему необходимо пространство для размещения своих длинных ног, Макдью обосновался в углу, где все могли его слышать. Узники, посидевшие у огня, подходили один за другим и садились на лавку рядом с ним, чтобы поделиться теплом, которое сохранилось в их одежде.
— Как думаешь, Макдью, доведется тебе завтра поговорить с новым начальником? — осведомился Хейс — Я встретил Билли Малкольма, когда он возвращался с рубки торфа, и он крикнул мне, что в их камере крысы вконец осмелели. Шестерых человек покусали ночью, когда они спали, и у двоих раны гноятся.
— Трудно сказать, Гэвин, — ответил он. — Кворри обещал рассказать этому новому о нашем уговоре, но ведь новая метла и мести может по–новому, верно? Другое дело, если меня к нему позовут, — тогда уж я точно расскажу ему о крысах. А Малкольм просил Моррисона прийти и посмотреть раны?
Штатного лекаря в тюрьме не имелось, поэтому Моррисону, обладавшему навыками знахаря, охрана по ходатайству Макдью разрешала ходить по камерам, врачуя болячки и травмы.
Хейс покачал головой.
— У него не было времени что–то толком сказать, они ведь только проходили мимо.
— Лучше будет, если я пошлю за Моррисоном, — решил Макдью, — а уж он сам выяснит у Билли, что там еще неладно.
Узников держали в четырех основных камерах большими группами; новости среди них распространялись благодаря визитам Моррисона. Кроме того, заключенные из разных камер встречались, когда их выводили на работу — таскать камни или резать торф на ближайшем болоте.
Моррисон явился по первому зову, принеся в кармане четыре резных крысиных черепа, с помощью которых узники устраивали импровизированные игры в шашки. Макдью пошарил под лавкой и достал матерчатый мешочек, с которым ходил на торфяник.
— О, хватит уже этих чертовых колючек, — запротестовал Моррисон, увидев гримасу копавшегося в мешке Макдью.
— Я не могу заставить их это есть: они твердят, будто ты решил кормить их травой, словно быков или свиней.
Макдью выудил пригоршню увядших стеблей и пососал уколотый палец.
— По части упрямства они точно превзойдут и быков, и свиней, вместе взятых, — проворчал он. — Это всего–навсего молочный чертополох. Сколько мне тебе еще говорить, Моррисон? Отрежь головки чертополоха, разомни листья и стебли и, если окажется, что они слишком колючие, чтобы есть, разложи поверх готовящейся пресной лепешки, высуши в печи, разотри, сделай настой и дай им выпить как чай. А от меня передай, что мне было бы любопытно взглянуть на свиней, которые пьют чай.
Морщинистое лицо Моррисона расплылось в ухмылке. Немолодой человек, он и сам хорошо знал, как обращаться с пациентами, но для поддержания беседы любил посетовать на их упрямство.
— Ну ладно. Заодно спрошу, кто из них видел беззубую корову, — сказал он, аккуратно засовывая вялую зелень в свой мешок. — Но в следующий раз, когда встретишь Джо Маккаллока, обязательно покажи ему свои зубы. Самый упрямый осел во всей ослиной компании: ни в какую не хочет верить, что зелень помогает при цинге.
— Скажи ему, что если я прослышу про его отказ от чертополоха, то самолично укушу его за задницу, — пообещал Макдью, сверкнув превосходными белыми зубами.
Моррисон издал булькающий горловой звук, долженствовавший обозначать смех, и направился за мазями и теми немногими травами, которые служили ему в качестве лекарств.
На какое–то время Макдью позволил себе расслабиться, обведя взглядом помещение и лишний раз удостоверившись, что особых проблем вроде бы не намечается. Между заключенными случались ссоры: всего неделю назад он уладил спор Бобби Синклера и Эдвина Муррея, и пусть друзьями они не стали, но больше не задирались и не накаляли атмосферу.
Он закрыл глаза. При всей крепости сложения ворочать целый день камни — дело нелегкое. Ужин — бачок с кашей и хлеб, которые нужно распределить между всеми, — будет готов через несколько минут, а потом его товарищи по несчастью в большинстве своем отойдут ко сну, оставив ему несколько тех драгоценных минут спокойствия и иллюзорного уединения, когда не надо будет никого выслушивать и принимать за кого–то решения.
До сего момента у него не было даже времени задуматься о новом Начальнике тюрьмы, хотя этому человеку предстояло играть немаловажную роль в жизни всех, кто здесь содержался. Хейс сказал, что он молод. Может быть, это и хорошо, а может, и плохо.
Немолодые люди, участвовавшие в подавлении мятежа, зачастую испытывали против горцев предубеждение: например, Богл, заковавший его в кандалы, сражался с Коупом. Но неопытный молодой солдат, жаждущий отлично справиться с новым, незнакомым для него делом, может именно из–за этого оказаться куда более неуступчивым и деспотичным, чем старый служака. Впрочем, тут уж ничего не поделаешь, остается только подождать и посмотреть.
Он вздохнул, в десятитысячный раз изменил положение тела, испытывая неудобство из–за оков. При его могучем сложении сам по себе вес кандалов особо не беспокоил, но они сильно натирали кожу при работе, а что еще хуже, было невозможно развести руки больше чем на восемнадцать дюймов и размять толком грудные и спинные мышцы. Они затекали, ныли, и напряжение оставляло его только во время сна.
— Макдью, — позвал тихий голос рядом с ним, — Словечко тебе на ухо, если позволишь.
Он открыл глаза и увидел Ронни Сазерленда, примостившегося рядом. В слабом свете от очага его напряженное узкое лицо казалось лисьим.
— Да, Ронни, конечно.