— Порой мне хотелось когда–нибудь поблагодарить вас, майор, — негромко сказал шотландец.
Грей удивился.
— Поблагодарить меня? За что?
Гость поднял голову, скользнув взглядом по шахматной доске с законченной партией.
— За ту ночь у Кэрриарика, где мы встретились в первый раз. — Он посмотрел на Грея в упор. — За то, что вы сделали ради моей жены.
— Вы не забыли, — хрипловато произнес Грей.
— Я не забыл, — откликнулся Фрэзер.
Грей собрался с духом, посмотрел через стол на собеседника, но не обнаружил в раскосых голубых глазах ни намека на насмешку. Фрэзер кивнул ему очень серьезно.
— Вы были достойным противником, майор. Я бы не забыл вас.
Джон Грей рассмеялся. С горечью, но, как ни странно, без того стыда, который до сих пор испытывал при каждом воспоминании об этом позорном происшествии.
— Если вы сочли достойным противником шестнадцатилетнего юнца, трясущегося от страха, мистер Фрэзер, то ничего удивительного, что армия горцев потерпела поражение!
Фрэзер слегка улыбнулся.
— Человек, который не трясется от страха, когда к его голове приставлен пистолет, майор, либо вовсе бесчувственный, либо тупой.
Грей невольно рассмеялся. Уголки рта Фрэзера слегка дернулись вверх.
— Вы не стали бы говорить для того, чтобы спасти собственную жизнь, но сделали это, чтобы спасти честь дамы. Честь моей супруги, — веско добавил Фрэзер. — На мой взгляд, это не трусость.
Голос шотландца звучал так, что не оставлял места для сомнений в его искренности.
— Я ничего не сделал для вашей жены, — возразил Грей с оттенком печали в голосе. — Ведь на самом деле ей ничто не угрожало.
— Но вы этого не знали, верно? — сказал Фрэзер. — Вы хотели спасти ее честь и жизнь с риском для собственной. И тем самым оказали ей услугу, о которой я вспоминал не раз. Особенно после того, как потерял Клэр.
Лишь очень наблюдательный человек мог бы заметить, что голос Фрэзера слегка дрогнул.
— Понятно.
Грей сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
— Сочувствую вашей утрате.
Они оба помолчали, каждый наедине со своим призраком. Потом узник поднял глаза и глубоко вздохнул.
— Ваш брат был прав, майор, — сказал он. — Я благодарю вас и желаю доброй ночи.
Он встал, поставил свой бокал и вышел из комнаты.
В каком–то смысле это напомнило ему годы, проведенные в пещере, с визитами домой, к оазисам жизни и тепла в пустыне одиночества. Здесь было иначе: уход от тесноты, холода, грязи и убожества камер наверх, в уютные покои майора, где можно было на несколько часов оттаять и умом, и телом, расслабиться в тепле и сытости за разговором.
Правда, это вызывало у него странное чувство пребывания не на своем месте, ощущение того, что он утратил какую–то ценную часть себя, которая не могла вынести возвращения обратно к повседневной жизни. С каждым разом возвращение давалось ему все труднее.
Он стоял в продуваемом сквозняком коридоре, ожидая, когда надзиратель отопрет дверь камеры. Его уши уже заполняли храп и сопение спящих людей, а когда дверь отворилась, в ноздри ударил едкий, застоявшийся запах.
Фрэзер быстро набрал воздуха и, пригнув голову, вошел.
Когда его тень упала на лежавшие тесной кучей человеческие тела, а дверь позади него захлопнулась, отрезав свет, сонные узники зашевелились, а некоторые проснулись.
— Что–то ты нынче припозднился, Макдью, — послышался хрипловатый спросонья голос Мардо Линдси. — Завтра небось с ног будешь валиться.
— Я справлюсь, Мардо, — прошептал Фрэзер, переступая через спящих.
Он снял плащ, аккуратно положил его на лавку, взял грубое одеяло и нашел свое место на полу. Все это время его высокая фигура маячила на фоне подсвеченного луной окошка.
Когда Макдью улегся с ним рядом, Ронни Синклер перевернулся, сонно поморгал почти не видимыми в лунном свете песочного цвета ресницами и спросил:
— Ну как, Макдью, хорошо тебя угостили?
— Да, Ронни, спасибо.
Он поворочался на каменном полу, стараясь устроиться поудобнее.
— Завтра расскажешь?
Узники получали странное удовольствие, слушая о том, что подавалось на ужин, воспринимая тот факт, что их предводителя хорошо кормили, как некое отличие или поощрение для всех них.
— Ага, расскажу, Ронни, — пообещал Макдью. — Но сейчас мне нужно поспать, ладно?
— Спокойной ночи, Макдью, — донесся из угла шепот Хейса, лежавшего впритык, как набор серебряных чайных ложек, с Маклеодом, Иннесом и Кейтом: всем хотелось поспать в тепле.
— Приятных снов, Гэвин, — прошептал Макдью, и мало–помалу в камере воцарилась тишина.
В ту ночь ему приснилась Клэр. Она лежала в его объятиях, осязаемая и благоухающая, с ребенком во чреве. Живот ее был круглым и гладким, как дыня, грудь — полной и пышной, с темными, словно налитыми вином, манящими сосками.
Ее рука скользнула ему между ног, он ответил ей тем же, а когда она двинулась, мягкая, округлая выпуклость наполнила его ладонь. Она поднялась над ним с улыбкой, частично скрытой упавшими на лицо волосами, и перекинула через него ногу.
Он тянулся к ее губам, требовал их, и она, откликнувшись, рассмеялась, склонилась, положив руки на его плечи и уронив волосы ему на лицо. Он вдохнул запах мха и солнечного света, ощутил спиной покалывание сухих листьев и понял, что они лежат в узкой горной долине неподалеку от Лаллиброха и все вокруг наполнено цветом ее медных буков. Буковые листья и буковый лес, золотистые глаза и гладкая белая кожа, окаймленные тенями.
Грудь Клэр прижалась к его рту, и он жадно припал к набухшим соскам. Ее молоко было горячим и сладким, с легким привкусом серебра, как кровь оленя.
— Сильнее, — прошептала она и, обхватив ладонью затылок, прижала его лицо. — Сильнее.
Потом она вытянулась поверх него во весь рост, тело к телу, и он ощущал дитя в ее чреве, дитя, находившееся сейчас между ними, но не разделявшее, а сближавшее, заставлявшее их стремиться к еще большему единению, чтобы оградить и сберечь эту крохотную крупицу жизни.
И это единение, единение их троих, было столь полным, что Джейми уже не осознавал, где начинается и где кончается каждый из них по отдельности.
Он проснулся неожиданно, тяжело дыша, весь в поту и обнаружил, что лежит на боку под одной из лавок, свернувшись в клубок. Еще не рассвело, но он уже мог видеть очертания лежавших рядом с ним людей и надеялся лишь на то, что не кричал. Он снова закрыл глаза, но сон пропал. Джейми лежал совершенно неподвижно, чувствуя, как постепенно успокаивается сердце, и ждал рассвета.
18 июня 1755 года