Сергей Спасский спешил домой. Он был вне себя от ярости: «Старикан-то! И сам жив-здоров, и руки целы и невредимы!» Его – Спасского – таинственный волшебный дар давал сбой. Он чувствовал себя обманутым. Не может быть! Не может быть, что все предыдущие смерти – просто совпадение! Здесь что-то не так. И Спасский опять живо представил плененного Лобника, молящего о пощаде пузырящимися от крови губами и простирающего к обидчикам порезанную саблей руку.
Автобус неуклюже, по одной, распахнул перед ним створки дверей, и кровожадный научный сотрудник Института оптической физики грузно протиснулся в переполненный салон.
Поднявшись на свой этаж, Спасский остановился перед квартирой, и странное предчувствие кольнуло сердце. Ему вдруг почудилось, что кто-то невидимой рукой уже запустил чудовищный механизм справедливости, и он сам в этом железном молохе – ненужный винтик, лишняя, отработанная деталь. Он уставился на дверь, вздрогнув от мысли, что за ней, в глубине уютного семейного гнездышка, на прикрытом пледом высоком деревянном стуле его поджидает страшный человек с рыжими, растрепанными бакенбардами. Он корчится на стуле в предсмертной агонии, опустив безжизненную руку, повисшую на тонких, розовых сухожилиях. Его губы кривятся в кровавом шепоте.
– Сергей, вы хотели убить меня? Вам это почти удалось. Только я сам убил себя!
– Что вы, Игорь Валентинович! – бормочет Спасский, содрогаясь от ужаса. – У меня и в мыслях не было…
– Вы забыли, Сергей, что я – маленький бог!
– Я не забыл… Я просто…
– Вы сорвали с двери табличку… И думаете, что поменялись со мной местами?
Кровавые губы еще больше скривились, но уже в страшном беззвучном смехе.
Спасский опять вздрогнул и в нерешительности вынул обратно ключ из замка. Он боялся открыть дверь в собственную квартиру, объятый мистическим ужасом. Но замок щелкнул, и дверь открылась сама. Спасский отскочил назад и машинально вскинул руки, заслоняясь от невидимого противника. На пороге стояла жена.
– А вот и Сережа пришел! – воскликнула она неестественно громко, словно призывая кого-то невидимого разделить ее радость. – Сергей, а у нас гость.
– Кто? – выдохнул Спасский, не решаясь зайти в квартиру и глядя на жену полоумными глазами.
– Проходи. Увидишь.
В комнате, в самой глубине уютного семейного гнездышка Спасских, на прикрытом пледом высоком деревянном стуле сидел человек. Он повернул голову и устремил на вошедшего тяжелый, чуть раскосый взгляд.
– Ты? – спросил удивленно Спасский, стараясь избавиться от первоначального испуга.
– Ты будто не рад мне, – ответил гость, вставая.
– Я… Я рад… Я просто не ожидал, – бормотал Спасский, заключенный в короткие объятия визитера. – Что же не предупредил о своем приезде? Мы же только позавчера разговаривали по телефону. И ты ничего не сказал мне…
– А я тогда и не собирался еще… Я принял решение спонтанно. Хотел сделать сюрприз.
– Тебе это удалось… – поежился Спасский.
Ужинали молча втроем, изредка встречаясь глазами и неловко улыбаясь друг другу. Наконец Спасский спросил:
– Ты к нам надолго? На недельку, как в прошлый раз?
Гость, казалось, задумался.
– У меня в принципе только одно дельце в вашем городе. Небольшое, но очень важное.
– И сразу – обратно в Москву?
– Как получится, – неопределенно ответил гость. – Может статься, Сережа, что в Москву я больше не вернусь.
Спасский уставился на него с удивлением и даже с испугом:
– Как – не вернешься? Здесь, что ли, останешься? А Люба? А дочка?
Гость ничего не ответил, вытер салфеткой губы и, шумно отодвинув стул, поднялся из-за стола:
– Спасибо за ужин. Хочу пойти прогуляться. Сергей, составишь мне компанию?
Спасский растерянно взглянул на часы.
– Что, на ночь глядя?
– Да какая там ночь! Детское время. Пойдем-пойдем, не ленись.
Они брели по вечерним улицам Лобнинска, и Спасский мысленно ругал себя за то, что согласился на эту прогулку. «Вернемся теперь далеко за полночь, – раздраженно думал он, – и детектив пропущу по первому каналу! А завтра – на работу ни свет ни заря!» Вспомнив о работе, он расстроился еще больше. «Старикан явно что-то почувствовал. Он так посмотрел на меня! А теперь эти лизоблюды наверняка передадут ему слово в слово, что я тогда наболтал по телефону».
– Кстати, – сказал он громко и с нескрываемой досадой, – а с руководством моим оказалось все в порядке. Поспешил я его хоронить.
– Прекрасно, – отозвался гость и добавил с улыбкой: – Значит, ты его все-таки не угробил? А говорил… – Он вдруг остановился и уже без улыбки спросил негромко, будто даже и не у Спасского: – Может, и Камолов жив?
Спасский вздрогнул, как будто учитель у доски, отругав его за нерешенную задачу, спрашивал грозно: «Может, ты и еще и правила не выучил?»
– Камолов мертв! – выкрикнул он с поспешностью. – Мертвее некуда! Уже полгода в сырой земле лежит!
Гость помолчал, а потом спросил просто:
– Так, говоришь, это ты – его?
Спасский стушевался. С одной стороны, подмывало рассказать кому-нибудь о своем великом и удивительном открытии, с другой стороны – история с ожившим Лобником выглядела большущей ложкой дегтя. «Повременю», – решил он, а вслух сказал:
– Все относительно.
– Разве? – не унимался гость. – А мне казалось, что если один человек убивает другого человека, то он убийца, как ни крути. Без всякой относительности.
– А если он это сделал… не нарочно? Не думая, что убьет. Все равно убийца?
Гость остановился, очень серьезно посмотрел на Спасского и повторил задумчиво, как эхо:
– Не нарочно… Даже не думая… – И закончил твердо: – Все равно убийца!
Они некоторое время шли молча. Гость был погружен в какие-то свои далекие мысли.
– Вот в детективе, продолжение которого ты мне сегодня не дал посмотреть, – нарушил его раздумья Спасский, – все убийцы – порядочные люди! А фильм, надо сказать, очень неглупый, что редкость для сегодняшнего дня. Прошлая серия закончилась тем, что два главных героя подошли к дому, где на третьем этаже их поджидал убийца…
Спасский вдруг остановился и удивленно огляделся по сторонам:
– А куда мы пришли? Я не понял: мы просто гуляем или куда-то идем целенаправленно?
Гость посерьезнел и кивнул на утопающий в зелени и едва различимый в темноте тусклый квадрат подъезда:
– В этом доме, на третьем этаже, в квартире сорок девять, живет человек…
– Ты что, издеваешься? – перебил его Спасский.