Федор подошел к нему вплотную, отпихнул в сторону зарычавшую женщину и коротким движением ухватил рассказчика пальцами за кадык:
– Диск с программой!
Виктор хрипел, отчаянно упираясь культей Лосеву в грудь:
– От-тпус-с-сти, идиот! Он… в студии… В компьютере, подключенном к модулятуру… Он мне больше не нужен!
Федор едва доплелся до дома. Ноги не слушались, а перед глазами безумной вереницей кружились чьи-то лица. У самого подъезда он ткнулся плечом в водосток. Его сильно тошнило. Скользкие пальцы хватались за стену, уползающую то в сторону, то назад. Если бы кто-нибудь сейчас произнес вслух: «Тебя ждет объяснение с Еленой», – приступ рвоты усилился бы. Ему казалось противным само слово «объяснение». Впервые он боялся заглянуть в глаза любимой, боялся ничего не увидеть в них, или, наоборот – прочитать все.
Елена стояла на пороге квартиры, распахнув настежь дверь. Она не шевелясь смотрела, как Лосев преодолевает последние ступеньки и, покачиваясь, бредет вдоль стены лестничной площадки. Он плечом протиснулся в квартиру, чуть оттолкнув Елену, прошел на кухню и бессильно опустился на стул. Она встала напротив, не зная, кто первым начнет разговор. Федор молчал, и она наконец произнесла нерешительно:
– Мне закрыли сегодня обходной лист. Я и в бухгалтерии была…
На кухне щелкнул и громко заурчал холодильник.
– Мне заплатили расчет. Плюс – за неиспользованный отпуск. Меня здесь больше ничто не держит…
Она таращилась на Лосева, который угрюмо и напряженно следил за ней, поигрывая чашкой, но, казалось, не слышал ее слов.
– Ты слышишь меня, Федор? Ты сейчас был… у него?
– Лен, – произнес Лосев тихо, – Леночка… А как ты собираешься убить меня?
Елена застыла на секунду в оцепенении, и он встретился с ней взглядом. Федору показалось, что она не была ни удивлена, ни напугана, он вдруг снова уловил что-то незнакомое в любимых глазах – похожее на то, что уже видел в них однажды, когда они встретили на улице ее подругу. Подругу НАСТОЯЩЕЙ Елены.
И вдруг Лосеву страстно захотелось, чтобы она разрыдалась, обвинила его в сумасшествии, бросилась ему на шею. Федору казалось, что он хорошо знает свою Елену. Каждый ее взгляд, каждый жест. Он знает любую ее реакцию, он может с закрытыми глазами нарисовать любое ее чувство. Поэтому ему так хотелось, чтобы она распахнула свои прекрасные глаза пошире, ахнула от неожиданной обиды, расплакалась, кольнула его упреком! Он бы поверил ей. Как верил всегда. Потому что не мог бы усомниться ни в ее слезах, ни в ее «люблю», столько раз слышанном и прочитанном им в каждой ее черточке.
Но она не удивилась, не ахнула, не разрыдалась. На ее красивом лице вновь отразилась досада, но в остальном оно почти не поменяло выражения. Елена отодвинула стул и села прямо напротив Лосева. С минуту они молчали, словно заново изучая друг друга.
И вдруг она качнулась, наклоняясь к самому лицу Федора, и сказала отчетливо и громко:
– Я никого и никогда не смогла бы убить. Тем более тебя.
– Ты лгала мне, – прохрипел Лосев, – все это время… ты лгала мне.
Елена закусила нижнюю губу, и глаза ее вдруг заволокло отчаянием.
– Я любила тебя! Я… я хотела быть счастливой! Это… это же так легко понять! Я просто хотела быть счастливой!
– Счастья на лжи не бывает.
Елена качнулась назад, выпрямилась за столом и, замахнувшись, выбила из его рук пустую чашку. Она отлетела куда-то в угол, жалобно дзинькнув, и не разбилась. Лосев моргнул, но даже не опустил рук. Так и сидел, опершись локтями на потертую клеенку. Слова вдруг застряли в горле.
– Я знала, что этот гад найдет тебя, – простонала Елена, – я поняла, что всему пришел конец, когда увидела его там… в синей машине. Он не умер. Он вернулся, чтобы добить меня. И тебя… Я не могла тебе сказать об этой встрече в парке, потому что тогда мне пришлось бы рассказывать и все остальное. А это так… больно. Невозможно. Да ты бы и не поверил. Ни один нормальный человек не поверил бы. Зато ты поверил ему. Поверил, что я могу убить тебя!
– Я поверил ему, потому что не верю тебе, – сказал Федор. – И ты сама в этом виновата. Скажи, зачем ты подбросила мне отрезанную руку?
– А как еще я могла объяснить тебе, кто хотел тебя убить? Это было… жестоко. Прости меня. Но ты ведь сразу узнал татуировку!
Федор смотрел на нее и покачивал головой, словно не веря самому себе:
– Ты стащила ключ, поехала одна в студию, подобрала из кровавой лужи отрезанную кисть и привезла ее домой. А ключ специально оставила в незапертой двери студии. И потом ты делала вид, что ничего не случилось! Как мне к этому относиться? Это моя Леночка, которую я знал больше года, – милая, любящая, ласковая и немного наивная?
– Как он воскрес? – сухо спросила Елена, будто и не слыша причитаний Лосева. – Он сделал себе двойника? Я угадала?
– Да. Ты убила его фотодублера.
– Я не убивала! – закричала она так, что Федор вздрогнул. – Я хотела расправиться с этой мразью, но в последний момент поняла, что не смогу! Я не смогу… убить! Даже его!
– А меня ты тоже ненавидишь? – спросил Лосев, как и она, переходя на крик. – За что? Скажи, за что? За то, что я встретился на твоем пути? За то, что полюбил тебя?
– Я?! – Елена задохнулась. – Ненавижу тебя?! Я ненавижу себя! Себя, понимаешь?
– Ты никогда не любила меня, – процедил сквозь зубы Федор, – тебя нет. Уходи из моей жизни!
Елена отклонилась и, замахнувшись, хлестко ударила его ладонью по лицу. Потом – еще и еще. Лосев не защищался. Он зажмурился от красных вспышек, почти не чувствуя боли. Стало вдруг очень легко дышать, и на живот тяжело закапали теплые горошины.
– Из твоей жизни? – повторила она, едва справляясь с кривящимся лицом. – А кто вернет мне МОЮ жизнь? У меня было все – родные, дом, мечты! Никто не знает, что такое – быть ВТОРОЙ! Когда все хорошее в жизни уже досталось другой – НАСТОЯЩЕЙ. Кто так распорядился? Этот негодяй Камолов? Этот полубог, который научился создавать органические копии, думая, что создает людей?! Кто так распорядился, что не только жизнь, а душа, чувства, любовь – все это досталось не тебе только потому, что ты – ВТОРАЯ, что ты – РЕПРОДУКЦИЯ?! Да, ты прав: меня нет. Меня давно уже нет нигде. А теперь меня нет и в твоей жизни.
Елена остановилась, переводя дыхание. Федор открыл глаза и вдруг заплакал. Тело его вздрагивало, а слезы бежали и бежали по щекам, по носу, сливаясь со струйками крови.
– Уходи… – выдавил он наконец. – Я… я ничего не сделаю тебе.
– Жаль, – сказала она. – Лучше бы ты убил меня. Я никогда не буду счастливой! Я обречена страдать!
– Это потому, что ты ненавидишь. Нельзя жить ненавистью.