— Но я на него не сержусь! Я думала, это он на меня злится, потому что я не назвала сразу имени Боннета!
— Ох… — Ян, похоже, не знал, что ему делать, — то ли рассмеяться, то ли расплакаться от моей глупости. — Ну, я бы сказал, это могло, конечно, избавить нас от некоторых хлопот, но, тетя, я уверен, дело вовсе не в этом. В конце концов, к тому времени, как кузина Брианна все тебе рассказала, мы уже встретили этого ее Маккензи на горе и немножко поколотили его…
Я глубоко вздохнула, медленно выдохнула…
— Но ты думаешь, что он думает, что я на него сержусь?
— О, тетя, да это любой увидит, ну, что ты сердита! — горячо заверил меня он. — Ты даже не смотришь на него, и не разговариваешь с ним, разве что уж совсем без того не обойтись, и… — Ян деликатно откашлялся, — и я что-то не замечал, чтобы ты ложилась с ним в постель за весь последний месяц.
— Ну, знаешь, это он со мной не ложится! — ляпнула я, прежде чем успела сообразить, что вряд ли стоит обсуждать эту тему с семнадцатилетним юнцом.
Ян пожал плечами и вытаращил на меня глаза, как будто не понимал, как это я могу говорить такие глупости.
— Ну, у него ведь есть гордость, правда?
— О, черт побери, уж точно есть! — выдохнула я, потирая ладонью лоб. — Я… послушай, Ян, спасибо, что ты мне все это сказал.
Племянник одарил меня одной из своих редких улыбок, совершенно менявших его длинное некрасивое лицо.
— Ну, мне ужасно неприятно видеть, как он мучается. Я очень люблю дядю Джейми.
— Я тоже, — кивнула я. — Ладно, Ян, спокойной ночи.
Я осторожно, стараясь не шуметь, прошла вдоль костров, мимо каморок, в которых вповалку спали индейские семьи, прислушиваясь к звукам их дыхания, сливавшимся в мирную ночную мелодию, прислушиваясь к тревожному стуку собственного сердца… Снаружи шел дождь, вода просачивалась сквозь дымовые отверстия, шипела, упав на угли…
Почему я не увидела того, что видел Ян? На этот вопрос ответить было легко; дело было не в гневе, а в моем собственном чувстве вины, ослепившем меня. Я промолчала насчет участия в деле капитана Боннета скорее из-за своего золотого обручального кольца, чем из-за того, что Брианна попросила меня молчать; я вполне могла убедить ее рассказать обо всем Джейми, если бы постаралась.
Конечно, Брианна была права; Джейми наверняка рано или поздно отправился бы охотиться на Стефана Боннета. Но я была куда больше уверена в его успехе, чем Брианна. Нет, именно кольцо заставило меня хранить молчание.
Но с чего бы мне чувствовать виноватой из-за кольца? Разумный ответ найти было невозможно; все это лежало в области чистых инстинктов, а не сознательных мыслей… я спрятала кольцо именно инстинктивно. Я не хотела показывать его Джейми, не хотела снова надевать его на палец у него на глазах. Но в то же время я хотела — мне было необходимо — сохранить его.
Мое сердце слегка сжалось, когда я подумала о последних неделях, о Джейми, о чувстве вины и одиночества… В конце концов, я ведь именно поэтому отправилась вместе с ним… я боялась, что если он пустится на поиски Роджера один, он может и не вернуться. Чувство вины и безрассудная храбрость могли заставить его рисковать понапрасну; а если бы рядом постоянно болталась я, он бы поневоле вел себя осторожнее. И все это время он думал, что он не просто один, а что от него отказался тот единственный человек, который мог — и должен был — дать ему успокоение.
Просто готова загрызть себя за это, вот уж правильно сказано.
Я остановилась перед нашей каморкой. Лежак в ней был шириной около восьми футов, и Джейми закатился к самой стенке.
Я могла различить лишь смутные очертания его тела под одеялом, сшитым из кроличьих шкурок. Джейми лежал совершенно неподвижно, однако я знала, что он не спит.
Я взобралась на лежак и, оказавшись в тени полога, сбросила с себя одежду. В индейском вигваме было тепло, но по моей коже пробежали мурашки, а соски вдруг напряглись. Мои глаза уже достаточно привыкли к полутьме; я видела, что Джейми лежит на боку и смотрит на меня. Его широко открытые глаза поблескивали.
Я опустилась на колени и скользнула под одеяло, и мягкий мех ласково коснулся моего тела. И, не давая ему времени на размышления, быстро придвинулась к нему, прижалась, зарылась лицом в его плечо…
— Джейми, — прошептала я, — мне холодно. Согрей меня. Пожалуйста..
Он повернулся ко мне, не издав ни звука, с яростной силой, которую я могла бы принять за неутоленное желание тела, давно подавляемое, — но теперь я знала, что это было просто отчаяние. Я не искала этой ночью наслаждения для себя; я просто хотела его утешить. Но когда я раскрылась навстречу ему, побуждая и поощряя его, что-то открылось и внутри меня самой, и я прилипла к нему, внезапно охваченная острой потребностью, такой же слепой и отчаянной, как его собственная.
Мы изо всех сил прижались друг к другу, дрожа, пряча лица, не в силах посмотреть друг другу в глаза и не в силах разъединиться. И лишь через какое-то время, когда судороги наших тел понемногу утихли, я начала осознавать, что вокруг нашего маленького полога находятся другие спальни, что мы лежим среди чужаков, обнаженные и беспомощные, укрытые лишь темнотой.
И все равно мы были абсолютно одни. Одни среди вавилонского смешения языков. В дальнем конце вигвама уже зазвучали голоса, но слова не имели для нас никакого смысла. Вокруг нас с равным успехом могли жужжать пчелы.
Дым костров, окруженных ради безопасности невысокими каменными и земляными насыпями, колыхался вокруг укрытия нашей постели, душистый и легкий, как дым благовоний. Под пологом было темно, как в исповедальне; я могла видеть лишь слабый отсвет, лежавший на плече Джейми, да легкие отблески красного на его волосах.
— Джейми, мне очень жаль, — мягко сказала я. — Но это ведь не твоя вина.
— А чья же еще? — устало откликнулся он.
— Чья угодно. Ничья. Стефана Боннета собственной персоной. Но не твоя.
— Боннет? — На этот раз в голосе Джейми отчетливо прозвучало удивление. — А при чем тут вообще Боннет?
— Ну… при всем, — несколько ошарашенно ответила я. — Э… а разве нет?
Джейми слегка навалился на меня, щекоча волосами мое лицо.
— Стефан Боннет — безнравственный урод, — решительно произнес он. — И я убью его при первой же возможности. Но я совершенно не понимаю, почему это я должен винить его в том, что потерпел крах как мужчина.
— Какого черта, о чем ты говоришь? Какой крах?
Джейми ответил не сразу; он наклонил голову, которая виделась мне как бесформенный сгусток тьмы. Его ноги все еще были спутаны с моими; я почувствовала, как напряглось его тело, как затвердело то, что находилось между бедрами…
— Я никогда и не думал, что могу так ревновать к умершему, — прошептал он наконец. — Я вообще не подозревал, что такое возможно.