— Я все время рассказывал разные истории о нем, и все их сам же и выдумывал, — говорил он, глядя в чайную чашку, наполненную душистым виски. — Меня колотили в школе за надоедливость, и за вранье мне тоже немало доставалось. — Он посмотрел на Брианну и улыбнулся, хотя в его глазах светилась боль. — Но я должен был оживить его, превратить в реальность, понимаешь?
Она кивнула, ее глаза потемнели от сочувствия.
Он глотнул еще виски, но уже не смакуя букет.
— К счастью, па — я имею в виду преподобного, — понимал, что со мной происходит; Он стал сам мне рассказывать истории о моем отце, настоящие истории. Ничего особенного, ничего героического… но он и в самом деле был героем, Джерри Маккензи, его убили и все такое… но то, что рассказывал мне па, касалось в основном детства отца: как он построил домик для ласточки, но сделал слишком большое отверстие, и в домике поселилась кукушка; какие блюда он любил, и где проводил каникулы, и как они ездили в город развлекаться… и как он однажды набил карманы береговыми ракушками и забыл про них, а они протухли, и брюки были испорчены… — Роджер замолчал и улыбнулся Брианне, но его горло сжималось от воспоминаний. — Вот он действительно оживил для меня отца. Но с тех пор мне стало еще больше не хватать его, потому что я узнал, чего я лишился… но все равно я должен был это узнать.
— Многие люди сказали бы, что ты не можешь ощущать потерю того, чего никогда не знал, — сказала Брианна, поднимая свою чашку и через ее край глядя на Роджера. Голубые глаза девушки казались странно неподвижными. — И сказали бы, что лучше вообще ничего не знать.
— Многие люди просто дураки. Или трусы.
Он плеснул еще капельку виски в свою чашку, поднял бутылку и вопросительно посмотрел на Брианну. Она, не говоря ни слова, протянула ему свою чашку, и он налил виски в чай. Девушка отпила немного и поставила чашку на стол.
— А твоя мать? — спросила она.
— Ну, ее я действительно немного помню; мне было почти пять лет, когда она умерла. Там, в гараже, коробки… — Он кивнул в сторону окна. — Там все ее вещи, ее письма. Па сказал как-то: «Каждый человек нуждается в собственной истории». Моя история там; я всегда знал, что если мне понадобится, я могу узнать о маме побольше. — Он несколько мгновений внимательно, изучающим взглядом смотрел на девушку. — Ты по ней очень скучаешь? — спросил он наконец. — По Клэр?
Брианна посмотрела на него, коротко кивнула, одним глотком допила чай с виски и протянула чашку Роджеру, чтобы он налил ей еще.
— Я боюсь… я боялась… копаться в архивах, — сказала она, глядя на золотистую поверхность виски. — Это ведь не только его история… это и ее история тоже. Я хочу сказать, я много о нем знаю, о Джейми Фрезере, мама мне рассказывала. Куда больше, чем я могла бы найти в исторических документах, — добавила Брианна, пытаясь улыбнуться. И основательно приложилась к виски. — Но мама… сначала я пыталась представить, что она просто уехала, ну, как бы в долгое путешествие. У меня ничего не получилось, и тогда я стала убеждать себя, что она умерла. — Нос Брианны порозовел — то ли от волнения, то ли от виски, то ли от горячего чая. Роджер дотянулся до чайного полотенца, висевшего рядом с плитой, и через стол подал его Брианне.
— Но она ведь не умерла, — девушка схватила полотенце и сердито высморкалась. — В том-то и проблема! Мне ужасно ее не хватает, и я знаю, что никогда больше ее не увижу, но она ведь даже не умерла! Как я могу оплакивать ее, если я думаю… если я надеюсь, что она счастлива с ним, там, куда она ушла, куда я заставила ее уйти?
Брианна допила то, что оставалось в ее чашке, слегка задохнулась, но быстро справилась с собой. Ее темно-голубые глаза уставились на Роджера так, будто это он был виноват во всем.
— Вот потому я и хочу разузнать хоть что-нибудь, понятно? Я хочу найти ее… найти их обоих. Узнать, все ли у нее в порядке. Но при этом я все-таки думаю: а может, я не хочу заниматься поиском? А вдруг я выясню, что у нее вовсе не все обстоит хорошо, что с ней случилось что-то ужасное? А если я узнаю, что она умерла, или он умер… ну, то есть это, наверное, не имеет значения, потому что к нашему времени его все равно не будет в живых… потому что на самом деле он все равно давным-давно умер… или… ой, не знаю… но я должна, понимаешь, я должна знать!
И Брианна со стуком поставила чашку перед Роджером.
— Еще!
Он открыл было рот, чтобы сказать, что она и так уже выпила лишку, но, взглянув на ее лицо, промолчал. Просто снова налил полчашки.
Брианна не стала ждать, пока Роджер дольет в виски чай, а сразу схватила чашку и поднесла ко рту, сделала большой глоток, еще один… и отчаянно закашлялась, ее глаза наполнились слезами. Но, поставив чашку, она храбро продолжила;
— Вот потому я и ищу. Или искала. Когда я увидела все те папины книги, и его рукописи… ну, понимаешь, мне все это показалось неправильным. Как тебе кажется, я сама не выгляжу неправильной? — спросила Брианна, сквозь слезы жалобно глядя на Роджера.
— Нет, цыпленок, — мягко ответил он. — Тут нет ничего неправильного. И ты в полном порядке, и сама прекрасно это знаешь. Я тебе помогу. — Он встал, взял ее под мышки и поставил на ноги. — Пожалуй, сейчас тебе необходимо чуть-чуть полежать, отдохнуть. Ты не против, надеюсь?
Он вывел ее из кухни, намереваясь отвести наверх, но на полпути через холл она внезапно вырвалась из его рук и стремглав бросилась в ванную комнату. Он прислонился к стене возле двери, терпеливо ожидая, и вот наконец она вышла, едва держась на ногах, и ее лицо было цвета старой штукатурки в верхней части стен, над деревянными панелями.
— Зря израсходовали «Глен Морган», а жаль, — сказал Роджер, обнимая Брианну за плечи и помогая ей подняться по лестнице, к спальне. — Если бы я знал, что имею дело с отчаянной пьянчужкой, я бы наливал тебе чего-нибудь подешевле.
Брианна свалилась на кровать и безропотно позволила снять с себя туфли и носки. Потом перевернулась на живот, и Дядя Ангус пристроился возле ее локтя.
— Я же говорила тебе, что терпеть не могу чай, — пробормотала Брианна, и через секунду уже крепко спала.
* * *
Час или два Роджер продолжал работу в одиночестве, сортируя книги и увязывая коробки.
День был тихий, темный, и ничего не было слышно вокруг, кроме мягкого стука дождевых капель, да еще изредка шуршали шины автомобилей, проезжавших мимо дома по улице. Когда дневной свет начал угасать, Роджер включил все лампы и отправился через холл на кухню, чтобы смыть с рук темную книжную пыль.
Большая кастрюля куриного супа с луком-пореем побулькивала в глубине духовки. Что там Фиона говорила насчет огня? Прибавить? Убавить? Что-то еще положить в суп? Роджер открыл духовку, долго тупо рассматривал кастрюлю, и наконец решил оставить все как есть. Пусть себе эта чертова кастрюля делает, что хочет.
Он прибрал все со стола, уничтожив следы их импровизированного чаепития, вымыл чашки и вытер их как следует, аккуратно развесил на крючки в буфете. Эти чашки представляли собой остатки старого сервиза, разрисованного ветками ивы, — этот сервиз Роджер помнил столько же времени, сколько помнил самого себя.