Завтрак удался на славу. Пока Валентин возился со своим петушком, шустрый домовой успел и коров подоить, и домашней живности корму задать, и даже блинов напечь. Юноша в процессе поглощения пищи старательно хмурил брови, кидая грозные взгляды на домового, всем своим видом выражая недовольство его действиями. Жила виновато шмыгал носом, уминал блины, периодически прикладываясь к чашке с парным молоком, и искал способ примирения.
— Слышь, хозяин, чё смурной-то такой? Может, на работе чё не так? Так я помогу.
— Чем?
— Ну подскажу там чего. Я ить уже не первый век разменял. Много чего в жизни повидал.
— Дороговато мне твоя помощь обходится. Без тебя справлюсь.
— Не, не справишься, — отрицательно мотнул головой Жила. — Чую, не справишься. Начальство у тебя сердитое, работу требовать будет, а без думных бояр тебе енту работу не одолеть.
— Без кого? — насмешливо улыбнулся Валентин, сыто отваливаясь от стола. Петушок-гриль оказался очень вкусным.
— Без бояр думных. Неужто про них не слыхал? При каждом царе бояре думные бывают.
— На моей работе только один царь — Стас.
— А кто ему думать помогает?
— Аналитики конторы.
— Вот к ним и иди!
— А в этом что-то есть… — задумался юноша.
Возиться с висяками пятого отделения милиции по маньяку и гробокопателям ему было откровенно лень. И вообще, на фига в их конторе аналитический отдел создавали? Надо их конкретно припахать. Пока Валентин мысленно обсасывал идею домового со всех сторон, Жила собрал ему в дорогу скромный туесок, роль которого выполнял солидный баул. Внутри него что-то подозрительно булькало и позвякивало.
— С собой возьмешь, боярам думным отдашь… этим, которые аналитики, — в приказном порядке сказал домовой, ткнув пальцем в баул, после чего выложил на стол ключи от машины и пару кредиток Валентина. — Машину я помыл, заправил…
— Чем? — встрепенулся юноша.
— Там за сараем бак с девяносто третьим стоит.
— Откуда?
— Братва вчера подогнала. Будешь заправляться здесь. Так дешевше выйдет.
— О господи…
— И баул не забудь. Он тебе сегодня точно пригодится. Ты Жилу слушай. Жила хозяина плохому не научит. Жила все знает! Ты, главное, то, что в туесочке, думным людям, как положено, с поклоном передай.
— Вообще-то меня отправили в свободный поиск маньяка-гробокопателя искать, а потому в контору сегодня не приглашали.
— Сейчас пригласят, — успокоил юношу домовой.
«Комбат батяня, батяня комбат!» — заорал в кармане Валентина мобильник голосом Расторгуева.
— Ну ты даешь! — Юноша удивленно посмотрел на домового, принял вызов.
— Херувим. Заверни в контору, прежде чем займешься делами, — коротко приказал Стас.
— Зачем?
— За надом, — отрезал Стас. — Ты что, вслепую маньяка искать собрался? Аналитический отдел сначала навести. Пусть они прокачают предварительно всю имеющуюся по делу гробокопателей информацию и соотнесут ее с нашими данными. Может, что стоящее проклюнется.
В трубке послышались короткие гудки отбоя.
— Как узнал, что Стас позвонит? — требовательно спросил Валентин.
— Опыт, внучок, опыт, — выпятил впалую грудь старичок, выставляя напоказ орденские планки. — Говорю ж тебе: не один век землю топчу.
В очередной раз трубка мобильника ожила на полпути к работе.
— Да? — принял вызов юноша.
— Доброго здравия тебе, сын мой, — раздался в трубке раскатистый бас.
— И вам здравия желаю, батюшка, — откликнулся Валентин.
Это был отец Никодим, в миру Николай Алексеевич Осокин. Отец Никодим был настоятелем прихода Николо-Дворянской церкви. Год назад он оказал существенную помощь конторе в деле «Игрушка на удачу», и с тех пор они поддерживали контакт, оказывая друг другу посильное содействие.
— Валентин, не сможешь выделить мне несколько минут для беседы?
— Вы сейчас где, батюшка?
— В церкви.
— Вам дико повезло, отец Никодим. Я как раз на работу качу и нахожусь сейчас в паре минут езды от Горбушки.
Горбушкой рамодановцы называли неказистый горбатый мост над железной дорогой, рядом с которым и располагалась Николо-Дворянская церковь.
— Надеюсь, ваше начальство за опоздание не будет в претензии? — заволновался отец Никодим.
— Скажу, что замаливал свои грехи, они и отвяжутся.
— А если не отвяжутся?
— Тогда скажу, что замаливал их грехи. Должно подействовать.
Отец Никодим неопределенно хмыкнул.
— Ну подъезжай. Вместе грехи начальства замаливать будем. Ох, чую, трудно с тобой Станиславу Николаевичу приходится.
— Ценных сотрудников надо лелеять, холить и терпеть все их выкрутасы…
— Жду, — пресек трепотню лейтенанта батюшка, прерывая вызов.
Валентина отец Никодим встретил у ворот церковного двора и, знаком велев не вылезать из машины, сам подсел к нему на переднее сиденье.
— Так какие проблемы, батюшка? — спросил юноша, как только священник, подобрав полы рясы, захлопнул за собой дверцу машины.
— Тут такое дело, Валентин… — Отец Никодим запнулся, явно не зная, как начать разговор, задумчиво погладил свою начинающую седеть бороду. — …Только не подумай, что я пытаюсь тебя вовлечь в наши церковные… как бы это поделикатнее выразиться…
— Разборки, — подсказал Валентин.
— Да, именно разборки.
— Опять секты на горизонте нарисовались? — участливо спросил парень.
— Не совсем. Тут другое. Ты про Глафиру Рамодановскую слышал?
— Краем уха. Вроде как старица такая объявилась. Чуть ли не за святую почитают.
— Не старица она, а дитя. Совсем еще дитя. Восьми лет от роду. А старец при ней есть. Они вместе по больницам ходят. Самых безнадежных больных навещают со словами утешения. Молитвы читают. А старец еще и исповедует, и отпущение грехов дает, хотя права такого не имеет, так как не рукоположен церковью. Я один раз на такой процедуре присутствовал. Слушал девочку. Вроде и молитвы она читает правильно, и говорит от души, а вот чувствую, что что-то здесь не то! Сомневаюсь я, что ее молитвы во благо страждущим идут.
— Да в чем проблема-то?
— Умирают эти больные. Сразу после исповеди и последних слов утешения умирают. Обычно на последней исповеди люди плачут, просят замолить перед Богом свои грехи, но богу душу отдают после слов утешения не сразу! Вернее, скажу так: не все умирают сразу, а все, кого эта так называемая святая Глафира Рамодановская посещает, прямо после исповеди богу душу отдают. Со счастливой улыбкой на устах в мир иной уходят. Неестественно это.