И это, как он подозревал, должно измениться. He-бог. Второй Армагеддон. Что, если все это — правда?
Ийок пошатнулся от этой мысли. Перед его внутренним взором замелькали видения: трупы, плывущие по реке Сают, сожжение Каритусаля, словно мрачная сцена из саг, драконы, спускающиеся на священные Шпили…
«Сначала главное, — напомнил он себе. — Живость в мышлении. Терпение в знании…»
На рощу налетел ветерок. Он шелестел в деревьях, бросал в воздух тысячи лепестков. Какое-то мгновение они обрамляли потоки воздуха, как мусор окаймляет прибой. Ийок подумал, что это, наверное, красиво. Затем он ощутил Метку… По темным аллеям между яблонями шел другой колдун.
Кто? Ийок помнил, что на него направлены хоры, и подавил желание осветить двор. Он вгляделся во мрак и рассмотрел темный силуэт, приближающийся к нему среди ветвей, уловил отблеск лунного света на лбу и левой щеке.
Да. Еще один слух оказался безумной реальностью: адепт Завета стал первым визирем князя Келлхуса. Значит, он учит Келлхуса Гнозису. Нелепостям нет конца.
— Ахкеймион! — окликнул Ийок.
Ему, наверное, мучительно разговаривать с людьми, так с ним поступившими. Ийок говорил Элеазару, что ничего хорошего из похищения адепта не выйдет. Сколько промахов! Чудо, что их школа еще не потеряла силу.
Ахкеймион, как тень, остановился шагах в пятнадцати и смотрел на Ийока сквозь нависавшие ветви. Голос его звучал жестко:
— Если твое око соблазняет тебя, Ийок…
Любитель чанва ощутил приступ страха. В чем дело? Пьяное предостережение Элеазара отдалось эхом в голове: опасайся адепта Завета.
— Где князь Келлхус? Силуэт оставался неподвижным.
— Он занемог.
— Но мне сказали… — Ийок осекся. Сердце его похолодело, дыхание застыло. Он понял, что Элеазар все знал.
«Он отдал меня им… Вот почему он напился…»
— Тебя обманули, — сказал адепт Завета.
— Но что я…
— Ты помнишь, что чувствовал той ночью в Иотии? Ты наверняка слышал, что я иду к тебе. И как другие кричали, призывая тебя на помощь.
Это был кошмар.
— Что теперь? — спросил магистр Шпилей. — Что здесь происходит?
— Он отдал тебя мне, Ийок. Воин-Пророк. Я просил о мести. Я умолял. — Ахкеймион пробормотал что-то после этих слов, и его глаза и губы засветились. — И он сказал «да».
Ийок оцепенел.
— Ты умолял?
Взгляд сияющих глаз опустился вниз в незримом кивке. Цветы и ветки сейчас были обведены красным на черном фоне.
— Да.
— Тогда, — отозвался Ийок, — я умолять не буду. Побежденные колдуны подчинялись правилам, но Ийок ими пренебрег. Отступать из дворца было некуда, особенно когда тебе в спину с тетивы смотрит смерть. Он попал в ловушку.
Как Ахкеймион в Сареотской библиотеке.
Вокруг него встала прозрачная стена его отражающей защиты. Затем воздух задрожал от его тайной песни — гортанного ответа причитающему Напеву Ахкеймиона.
Справа и слева от адепта Завета возникли две молнии, каждая с черной сердцевиной, каждая под наклоном к оси стоящего человека — Двойные Бури Хоулари. Вспышка молнии. Прозрачные нити света плясали вокруг сферической защиты Ахкеймиона. Тени мелькали, словно палицы у основания колонн. Мгновенные вспышки сверкали на хорах, спрятанных в тени портика. Белый, словно вырезанный из соли, Ахкеймион продолжал протяжно возглашать Напев.
Ийок запел быстрее, приковав свое отчаяние к мучительному смыслу, переливавшемуся из его души в его голос. Страсть становилась смыслом, смысл становился реальностью. Вспыхивали молнии, их ярость усиливалась. Ахкеймион выглядел как призрак на солнце, наполовину зарытым в землю. Разлетались ветви. Цветы рвались к небу, кружились, как горящие мотыльки. Деревья вокруг вспыхивали огнем и превращались в пламенные столпы.
Ахкеймион шагнул вперед из объятой пламенем рощи. Дольмены светились оранжевым на черном фоне.
Ийок в ужасе понял, что Ахкеймион просто играет с ним. Любитель чанва оставил Хоулари, обратившись к великому орудию своей школы — Драконьей Голове.
В воздухе выросла чешуйчатая голова. Распахнулись незримые челюсти, извергнув поток золотого огня. Выкрикивая свою песнь, Ийок смотрел, как этот поток распадается вокруг защиты противника. Струи пламени отклонялись вниз и в сторону, словно огонь наткнулся на стеклянную сферу. На ней появились трещины — разломы, источавшие бледные полосы света.
Драконья Голова снова нанесла удар, залив огнем весь сад и взметнув лепестки вверх стаей саранчи. Но адепт Завета продолжал наступать, перешагивая через завитки пламени и напевая свою песню. Трещины умножались, углублялись…
Ийок выкрикивал слова, но тут что-то вспыхнуло ярче молнии. Чистая сила, без образа и вида.
Воздух рассекли непонятные фигуры. Ослепительно белые параболы сорвались со своих идеальных орбит и сошлись на его круговой защите. Призрачный камень дрогнул и треснул, раскололся, как сланец под ударом молота.
Вспышка, а затем…
Невзирая на темноту, Найюр выехал из Роговых Врат в энатпанейские холмы. Он стреножил вороного коня, доставшегося ему после разгрома войска падираджи, и зажег костер на высоком выступе, откуда был виден город. Пустота подползала и впивалась в сердце, как тот самый ворон, который, по словам его безумной бабки, жил у нее в груди. Найюр немного полежал, прижавшись широкой спиной к еще теплому валуну и раскинув руки. Кончики пальцев щекотала трава. Он наслаждался теплом и дышал. Постепенно ворон затихал.
И он подумал: «Сколько звезд…»
Он больше не принадлежал к роду Людей. Он стал больше их. Не было ничего, что он не смог бы понять. Не было ничего, что он не мог бы сделать. Не было губ, которые он не мог бы поцеловать… Не осталось ничего запретного.
Глядя в бесконечные черные поля, он незаметно задремал. Ему снилось, что это он привязан к Серве на Кругораспятии, что он тесно прижимается к ней, входит в нее… Кажется, не может быть более глубокого проникновения.
— Ты сумасшедший, — прошептала она влажным от нетерпения ртом.
— Я твой, — выдохнул он на чужом языке. — Ты — последний оставшийся след.
Труп осклабился.
— Но я мертва.
Эти слова были подобны брошенному камню, и он проснулся — полуобнаженный, свернувшийся на камнях. Он замерз, голова кружилась. Он с трудом поднялся на ноги. Рассеянно смахнул с лица травинки и пыль. Что это за сон? Что за…
И тут он увидел ее.
Она стояла у костра в простой льняной рубашке. Кожа ее была оранжевой, гладкой и безупречной, как у богини, сотканной из пламени. Глаза ее сияли, словно два маленьких пожара. Пряди светлых волос около щек…
Серве.