Он помнил, как его мать молилась в ночь смерти отца. Плакала и молилась. Может, именно это двигало Хертатой? Помнит ли он молитву своей матери?
Они протискивались сквозь ругань и толкотню и, получив несколько крепких пинков, вдруг уткнулись прямо в строй шрайских рыцарей, закованных в броню. Сол никогда так близко не видел рыцарей Бивня, и его затрясло от страха. Сюрко ближайшего из них было ослепительно белым с блистающим золотым шитьем. В шлеме-хауберке из серебристых колец воин казался крепким и стойким, словно дерево. Как все мальчишки, Сол и побаивался солдат, и завидовал им. Но Хертата ничуть не испугался рыцаря и просунул голову под его рукой, будто выглядывал из-за каменной колонны.
Заразившись этой отвагой, Сол последовал примеру Хертаты и высунул голову, чтобы посмотреть на улицу. Сотни шрайских рыцарей сдерживали напор собравшегося народа. Другие ехали верхом вдоль строя и внимательно осматривали толпу, словно выискивали нежеланных гостей. Сол чуть не спросил Хертату, не видит ли тот шрайю, когда рыцари вдруг без единого слова оттеснили мальчишек в толпу прочих зевак.
Хертата беспрерывно болтал, выкладывая все, что мать рассказывала ему о Майтанете. Как он очистил Тысячу Храмов, как он поразил язычников в Священной войне, как он спал на циновке под Бивнем-Бивнем. Как сам Бог благословил каждое его слово-слово, каждый взгляд-взгляд и каждый шаг-шаг.
— Стоит ему посмотреть на меня, Сол! Стоит только глянуть-глянуть!
— И что?
Но Хертата не ответил.
Вдруг раздались приветственные крики. Мальчики обернулись в ту сторону, откуда шел отдаленный гул и звучали возгласы: «Майтанет!» Сол не заметил, как они и сами закричали. Хертата прыгал на месте, пока толпа не выдавила их к шеренге шрайских рыцарей, сцепивших руки. Разноголосый шум усиливался, и Сол на мгновение испугался, что сердце у него лопнет от восторга. Шрайя! Шрайя идет! Он никогда еще не стоял так близко к сильным мира сего.
Народ продолжал кричать, от усталости уже не так восторженно. Сол подумал, что это глупо — зачем приветствовать того, кого не видишь? — но вдруг заметил, как солнце сверкает на драгоценных перстнях…
Кортеж шрайи.
Священники в роскошных одеждах проходили перед узеньким проемом, в который выглядывали мальчишки. Затем показался он. Моложе всех. Выше. Бледнее. С бородой. Его простое одеяние было ослепительно белым. Протянулись тысячи рук, чтобы приветствовать его, коснуться его. Хертата отчаянно кричал, пытаясь привлечь высочайшее внимание. Майтанет шел обычным шагом, но казалось, что он движется очень быстро, словно сама земля подталкивает его вперед. Сол невольно тоже протянул руку и указал на своего друга, призывая обратить на Хертату особое внимание.
Он один из всей толпы пытался привлечь внимание не к себе, а к кому-то другому. Похоже, Майтанет понял это, и его сияющие глаза посмотрели на Сола. Он увидел мальчика.
Это был первый великий момент в жизни Сола. Возможно, самый главный.
Он не отводил глаз от шрайи, а взгляд самого Майтанета обратился на его палец, указующий на Хертату. Тот кричал и прыгал рядом с приятелем. Шрайя Тысячи Храмов улыбнулся.
Какое-то мгновение он смотрел в глаза мальчику, затем его заслонил рыцарь.
— Да-а! — возопил Хертата, рыдая от невероятности происходящего — Да, да!
Сол стиснул его руку и засмеялся. Счастливые, они нырнули в тень.
Откуда-то возник мужчина и загородил им дорогу. У него была окладистая квадратная борода, выдававшая чужака. От него воняло. Что еще тревожнее, от него несло кораблем. В правой руке он держал половинку апельсина, а левой схватил Хертату за ворот грязной туники.
— Где ваши родители? — пророкотал он с добродушием хищника.
Они обязаны спрашивать об этом. Когда пропадает обычный ребенок, в первую очередь трясут работорговцев. За такое похищение работорговцев вешают как за насилие над детьми.
— В-в-вонта-ам! — Хертата указал дрожащим пальцем куда-то в сторону.
Сол ощутил запах его мочи.
— Неужели? — рассмеялся мужчина, но Сол уже пробежал мимо рыцарей и нырнул в толпу позади процессии.
Сол, он такой. Он быстрый.
Потом, укрывшись среди груды битых амфор, он плакал, но оставался начеку, чтобы никто его не увидел. Он отплевывался, напрасно пытаясь избавиться от вкуса апельсиновой корки. Наконец он стал молиться. Перед его мысленным взором снова сверкнули драгоценные перстни.
Да. Хертата говорил правду.
Майтанет уплывал за моря.
Ранняя весна 4112 года Бивня, Энатпанея
Их осталось мало — всего сорок тысяч, — но в груди каждого бились сердца множества павших воинов.
Под хлопающими на ветру знаменами Бивня и Кругораспятия Священное воинство выступило из могучего Карасканда, оставив за собой почти опустевший город. Решение Саубона остаться разгневало многих. Великие Имена просили Воина-Пророка потребовать от Саубона, чтобы он, по крайней мере, разрешил своим вассалам выступить в поход, если они того желают. Многие сами так сделали, включая яростного Атьеаури. В пустом городе вместе с королем осталось около двух тысяч галеотов. Говорили, что Саубон плакал, когда Воин-Пророк выезжал из Роговых Врат.
Совершенно иное Священное воинство вступало в Энатпанею. Новички, разодетые в плащи и сюрко цветов своих господ, наглядно показывали меру этого преображения. Весть о страданиях Священного воинства в Карасканде сподвигла тысячи айнрити пуститься в плавание по зимнему морю в Джокту. Они прибыли к городским вратам вскоре после снятия осады, гордые и самоуверенные. Так же вели себя под стенами Момемна и Асгилиоха те, что ныне смотрели на них со стен. Однако в город новички вступали молча, потрясенные измученными лицами и пристальными взглядами встречавших. Все обычаи были соблюдены — люди пожимали друг другу руки, соотечественники обнимались, — но только внешне.
Выжившие в Карасканде Люди Бивня теперь стали сынами иной нации. Они пролили всю ту кровь, что связывала их с прошлым. Старые узы верности и традиций превратились в сказки о дальнем царстве вроде Зеума, места слишком далекого, чтобы считать его настоящим. Крюки прежних путей, прежних забот цеплялись за плоть, которой более не существовало. Все, что они знали, было взвешено и найдено легким. Суета, зависть, гордость, весь бездумный фанатизм прошлой жизни погибли вместе с павшими товарищами. Надежды пошли прахом. Угрызения совести въелись в кости и связки.
Из всех забот они не отбросили лишь насущно необходимые, остальное было забыто. Строгие манеры, размеренная речь, презрение к излишествам — все говорило об их опасной бережливости. Особенно явно это виднелось в их глазах. Они смотрели на мир с бдительностью человека, который всегда начеку, — не пристально, не подозрительно, но внимательно. Прямота их взглядов вышла за пределы смелости или грубости.
Они смотрели так, словно никто не мог взглянуть на них в ответ. Словно вокруг были лишь неодушевленные предметы.