Но вид скюльвенда, опирающегося на рукоять меча, мигом уничтожил все воодушевление.
Он не скрывал кольчугу, перехваченную широким скюльвендским поясом. Черные волосы выбивались из-под кольчужного капюшона — под стать кианским скальпам, свисавшим с седла его коня.
Почему он?
Какой же негодяй этот князь Атритау! Коварный негодяй. Даже сейчас.
— Экзальт-генерал…
Нахмурившись, Конфас обернулся к своему генералу.
— В чем дело, Сомпас?
— Как… — заикаясь, выговорил тот. Глаза его пылали от едва сдерживаемой ярости. — Как он смеет думать…
— Условия ясны. Я сохраняю свободу, пока нахожусь в стенах Джокты. При мне остаются мой штаб и рабы, его обслуживающие. Я — наследник императорской мантии, Сомпас. Враждовать со мной — значит враждовать с империей. Пока они считают, что обезвредили меня, они будут играть по правилам.
— Но…
Конфас нахмурился. Мартем всегда был скор на расспросы, но Конфас никогда не опасался его. Возможно, Сомпас поумнее.
— Ты считаешь, что мы унижены?
— Но это же оскорбление, экзальт-генерал! Оскорбление! Всему виной скюльвенд, понял Конфас. Разоружение само по себе достаточно горько, но подчиняться скюльвенду?.. Он задумался на мгновение. Как ни странно, до сих пор он размышлял только о скрытом смысле событий, но не об унижении. Неужели последние месяцы лишили его чутья?
— Ошибаешься, генерал. Воин-Пророк делает нам честь.
— Честь? Но как…
Сомпас запнулся, испуганный собственной горячностью. Он вечно забывал свое место, чтобы тут же опомниться. Конфаса это очень забавляло.
— Конечно. Он возвращает мне самое дорогое. Этот дурень тупо пялился на командира.
— Моих солдат, — пояснил Конфас— Он вернул мне моих солдат. Он даже собрал их для меня в одном месте.
— Но мы безоружны!
Конфас оглянулся на длинную череду бродяг — так теперь выглядела его армия. Они казались тенями, одновременно темными и бледными, как легион призраков. Слишком бесплотные, чтобы кому-то угрожать или причинить вред.
Прекрасно.
Конфас последний раз посмотрел на своего генерала.
— Продолжай дрожать, Сомпас — Он повернулся к скюльвенду и насмешливо приветствовал его — Твой страх, — тихонько договорил он в сторону, — добавляет правдоподобия всему происходящему.
«Я о чем-то забываю».
Терраса была широкой. Мраморные плиты мостовой потрескались тут и там, словно пережили мороз, которого не могло быть в Энатпанее. Даже в темноте трещины были ясно видны, как реки на карте. Несомненно, прежние обитатели приказывали рабам прикрывать эти камни коврами, хотя бы когда принимали гостей. Никакой князь фаним не допустил бы такого изъяна. Ни один лорд айнрити.
Только вождь утемотов.
Найюр кивнул, потер глаза, потопал ногами, чтобы не уснуть. Он поморгал и посмотрел за балюстраду, на город и порт. Крыши громоздились друг на друга, взбирались на склоны, образуя огромную чашу вокруг пирсов и пристаней внутренней гавани. Беспорядочный ландшафт — скопление домов, пересеченное улицами, которые стекали к морю как реки.
Джокта… Легко было закрыть глаза и представить ее в огне.
Над городом бесчисленные звезды пылью присыпали небесную твердь, соединяясь в совершенный кубок, абсолютно пустой и глубокий. Казалось, один рывок — и он полетит в небо. Это напомнило ему миг пробуждения при Кийуте. Он почти ощущал запах смерти от тел своих павших сородичей.
«Я забываю…»
Он погружался в дрему. Медный кубок с вином выскользнул из пальцев и покатился по растрескавшемуся камню. В душе вновь прокручивались события прошлого вечера: Конфас насмехается над ним у ворот; Конфас оспаривает условия своего заточения; Конфас, которого удерживают его генералы… Белая кираса сверкает под лучами солнца. Глаза Конфаса, обрамленные длинными ресницами.
«Я…»
Скюльвенд вздрогнул от внезапного воспоминания.
«Я Найюр… Усмиритель коней и людей».
Он рассмеялся и опять задремал, погружаясь в видения…
Он шел к Шайме, хотя город был точь-в-точь как утемотское стойбище в дни его юности — скопление нескольких тысяч якшей. По равнине вокруг бродили стада, но ни одна корова не осмеливалась приблизиться. Он миновал первый якш, туго натянутый на каркасе, как шкура на ребрах тощего пса. В проходах лежали груды тел. Руки болтались в гнилых суставах, между ног свисали кишки. Он видел всех их — брата отца Баннута, шурина Балайта, даже Юрсалку и его уродливую жену. Они смотрели на него тусклыми глазами мертвых. Найюр увидел мертвого бурого жеребенка с тройным клеймом, затем трех коров с перерезанными глотками, а за ними — бычка-четырехлетку с размозженной головой. Вскоре он уже карабкался по горе трупов лошадей и коров, и все они носили его клеймо.
Почему-то он не удивлялся.
Наконец он добрался до Белого Якша — самого сердца Шайме. У входа в землю было воткнуто копье. На острие копья торчала голова его отца. Бледная кожа мертвеца обвисла, как намокший лен. Найюр отвел взгляд, отбросил полог из оленьей шкуры. Он не сомневался, что Моэнгхус забрал себе в гарем его жен, поэтому открывшаяся картина не удивила его и не оскорбила. Но вид крови волновал, как и то, что Серве по-рыбьи открывала и закрывала рот… Анисси кричала.
Моэнгхус оторвался от женщины и широко улыбнулся.
— Икурей еще жив, — сказал он. — Почему ты его не убил?
— Время… время…
— Ты пьян?
— Вином забвения… Все, что эта птичка дала мне…
— А… значит, ты все же научился забывать.
— Нет… не забывать. Спать.
— Тогда почему ты не убил его?
— Потому что этого хочет от меня он.
— Дунианин? Думаешь, это ловушка?
— Каждое его слово — ловушка. Каждый его взгляд — копье!
— Тогда каковы его намерения?
— Не дать мне добраться до его отца. Лишить меня моей ненависти. Предать…
— Но тебе только и надо убить Икурея. Убей его и свободно присоединишься к Священному воинству.
— Нет! Тут какой-то подвох! Что-то…
— Ты дурак.
Гнев заставил Найюра очнуться. Он поднял глаза и увидел тварь, сидящую на балюстраде прямо перед ним. Лысая голова блестела в свете звезд, перья были подобны черному шелку, а мир за ее спиной колыхался как дым.
— Птица! — вскричал он. — Демон!
Крохотное личико злобно глянуло на него. Свинцовые веки прикрыли глаза, словно демон дремал.
— Кийут, — сказала тварь, — где Икурей унизил тебя и твой народ. Отомсти за Кийут!
«Я о чем-то забываю…»