— Ты цепляешься за то, что следует отпустить, сказал он как-то маршалу, — и отпускаешь то, за что следует держаться… Так не может продолжаться, Ксин. Ты должен вспомнить, кто ты такой!
Однако Ксинем был не одинок. Ахкеймион тоже изменился — безвозвратно.
Он ни разу не поплакал над участью друга. Он, который всегда был таким слезливым… А еще он теперь не кричал, пробуждаясь ото снов, — ни разу со времени, прошедшего после побега. Он просто не чувствовал себя способным на это. Ахкеймион помнил эти ощущения: грохот в ушах, горящие глаза и резь в горле, но они казались далекими и абстрактными, словно нечто такое, о чем он скорее читал, чем знал на собственном опыте.
И еще одна странность: Ксинем, похоже, нуждался в его слезах, как будто тот факт, что теперь не Ахкеймион, а он оказался на положении слабого, был для него мучительнее пыток и слепоты. И что еще более странно: чем острее Ксинем нуждался в его слезах, тем упорнее они ускользали от Ахкеймиона. Зачастую казалось, будто их разговоры превращаются в борьбу, как будто Ксинем был слабеющим отцом, который постоянно позорится, пытаясь удержать власть над сыном.
— Я сильный! — выкрикнул он однажды в пьяном помрачении. — Я!
Наблюдавший за ним Ахкеймион не мог найти в себе иных чувств, кроме напряженной жалости.
Он мог горевать, он мог чувствовать, но не мог плакать по своему другу. Означало ли это, что его тоже лишили чего-то важного? Или же он что-то приобрел? Ахкеймион не чувствовал себя ни сильным, ни решительным, но откуда-то знал, что стал таким. «Муки учат, — написал некогда поэт Протатис, — что любовь забываема». Может, это был дар Багряных Шпилей? Может, они преподали ему урок?
Или, возможно, они просто забили его до такой степени, что у него притупились все чувства?
Каким бы ни был ответ, он еще увидит их сожженными — в особенности Ийока. Он покажет им, на что способна его новообретенная уверенность.
Возможно, именно это было их даром. Ненависть.
Расспросив нескольких рабов, Ахкеймион отыскал Ксинема; тот пил в одиночестве на одной из террас, выходящих на море. Утреннее солнце грело кожу, хотя воздух был прохладным, — ощущение, всегда казавшееся Ахкеймиону бодрящим. Рокот прибоя и соленый морской бриз напомнили ему юность. Менеанор тянулся до самого горизонта, переходя от бирюзы на мелководье к бездонной синеве.
Глубоко вздохнув, Ахкеймион приблизился к маршалу. Тот полулежал с чашей в руках, закинув ноги на ограждение из глазурованного кирпича. Накануне вечером Шанипал предложил оплатить их проезд на корабле до Джокты, портового города неподалеку от Карасканда. Ахкеймион намеревался отплыть как можно скорее — точнее сказать, он крайне в этом нуждался, — но не мог уехать без Ксинема. Почему-то Ахкеймион знал, что, если оставить его одного, Ксинем умрет. Горе и горечь убивали и более крепких людей.
Ахкеймион помедлил, собираясь с духом…
Ксинем внезапно воскликнул:
— Повсюду эта темнота!
Ахкеймион заметил светло-красные пятна на белой льняной тунике и понял, что Ксинем пьян. Мертвецки пьян.
Ахкеймион открыл было рот, но слова не шли. Что он мог сказать Ксинему? Что он нужен Пройасу? Пройас лишил его земель и титулов. Что он нужен Священному воинству? Там он будет обузой, и прекрасно это понимает…
«Шайме! Он шел, чтобы увидеть…»
Ксинем спустил ноги на пол и подался вперед.
— Куда ты ведешь, Тьма? Что ты означаешь?
Ахкеймион смотрел на друга, изучая игру солнечного света на его повернутом в профиль лице. Как обычно, при виде пустых глазниц он почувствовал комок в горле. Казалось, будто оттуда всегда будут торчать ножи.
Маршал протянул руку к солнцу, словно убеждаясь, что вокруг есть некоторое свободное пространство.
— Эй, Тьма! Ты всегда была такой? Всегда была здесь? Ахкеймион опустил взгляд. Его пронзило раскаяние. «Да скажи ты что-нибудь!»
Но слова не шли. Что он мог сказать? Что он должен найти Эсменет, что он просто не может иначе?
«Ну так иди! Иди к своей шлюхе! А меня брось!» Ксинем захихикал, по свойственному пьяным обыкновению быстро переходя от одного настроения к другому.
— Что, я много жалуюсь, Тьма? О, я понимаю, что ты не так уж плоха. Ты избавила меня от необходимости глядеть на рожу Акки! А когда я мочусь, мне незачем убеждать себя, что у меня просто большие руки! Подумать…
Сперва Ахкеймион отчаянно ждал новостей о Священном воинстве; жажда знать была настолько сильной, что он почти не мог горевать о Ксинеме и его утрате. На протяжении всей вечности, заполненной мучениями, он не позволял себе думать об Эсменет. Каким-то уголком сознания Ахкеймион понимал, что она — его уязвимое место. Но с того момента, как к нему вернулась способность чувствовать, он не мог думать ни о ком другом — еще разве что о Келлхусе. Как он сожмет ее в объятиях, осыплет смехом, слезами и поцелуями!.. Какую радость он обретет в ее радости, в ее слезах счастья!
Он так ясно видел это… видел, как это будет.
— Я просто хочу знать, — с притворной ласковостью пьяного вопросил Ксинем, — что ты такое, черт бы тебя побрал!
Хотя поначалу у Ахкеймиона были все основания опасаться наихудшего, он знал, что Эсменет жива. Просто знал, и все. Согласно доходящим слухам, Священное воинство едва не погибло при переходе через Кхемему. Но если верить Ксинему, Эсменет уехала с Келлхусом, а Ахкеймион не мог желать для нее иного, более верного спутника. Келлхус не может умереть, ведь так? Он ведь Предвестник, посланный, чтобы спасти род людской от Второго Армагеддона.
Однако другая уверенность стала для него источником мучений.
— Ты ощущаешься как ветер! — выкрикнул Ксинем. Его голос сделался более пронзительным.
— Ты пахнешь как море!
Келлхус должен спасти мир. А он, Друз Ахкеймион, должен стать его советником.
— Открой глаза, Ксин! — ломающимся голосом выкрикнул маршал.
Ахкеймион заметил, как блеснули на солнечном свете капельки слюны.
— Открой свои гребаные глаза!
Могучая волна разбилась о черные скалы под террасой. Воздух наполнился солеными брызгами.
Ксинем выронил чашу и принялся, словно безумный, грозить кулаками небу, выкрикивая: «Эй! Эй!»
Ахкеймион быстро сделал два шага. Остановился.
— Каждый звук! — выдохнул маршал. — Каждый звук заставляет меня съеживаться! Я никогда не испытывал такого страха! Никогда! Молю тебя, Господи… Пожалуйста!
— Ксин… — прошептал Ахкеймион.
— Я же был хорошим! Я же был таким хорошим!
— Ксин!
Маршал застыл.
— Акка?
Он обхватил себя руками за плечи, словно желая забиться в темноту, единственное, что он мог видеть.