Казалось, будто он скорее наблюдает, чем смотрит. Она поняла его невысказанный вопрос: «Насколько ты сильна?»
— Келлхус?
— Испытание вот-вот начнется, Эсми. Истинное испытание. Эсменет содрогнулась от ни с чем не сравнимого ужаса.
«Нет! — мысленно крикнула она. — Только не ты! Только не ты!»
В голосе его звучал страх.
4111 год Бивня, зима, залив Трантис
Хотя ветер продолжал неравномерно, порывами наполнять паруса, сам залив был необыкновенно спокоен. Можно было положить хору на перевернутый щит, и она бы не скатилась — настолько ровно шла «Амортанея».
— Что это? — спросил Ксинем, поворачивая лицо из стороны в сторону. — На что все смотрят?
Ахкеймион оглянулся на друга, потом снова перевел взгляд на берег, усыпанный обломками.
Раздался крик чайки — как всегда у чаек, полный притворной боли.
На протяжении жизни у Ахкеймиона случались такие мгновения — мгновения безмолвного изумления. Он мысленно называл их «визитами», потому что они всегда приходили по собственному желанию. Возникала некая передышка, ощущение отрешенности, иногда теплое, иногда холодное, и Ахкеймион думал: «Как я живу эту жизнь?» На протяжении нескольких мгновений вещи, находящиеся совсем рядом, — ветерок, трогающий волоски на руке, плечи Эсменет, хлопочущей над их скудными пожитками, — казались очень далекими. А мир, от привкуса во рту до невидимого горизонта, казался едва возможным. «Как? — безмолвно твердил он. — Как это может быть?»
Но никакого иного ответа, кроме изумленного трепета, он никогда не получал.
Айенсис называл подобные переживания «амрестеи ом аумретон», «обладание в утрате». В самой знаменитой своей работе, «Третьей аналитике рода людского» он утверждал, что это — пребывание в сердце мудрости, самый достоверный признак просветления души. Точно так же, как истинное обладание нуждается в утрате и обретении, так и истинное существование, настаивал Айенсис, нуждается в амрестеи ом аумретон. В противном случае человек просто бредет, спотыкаясь, сквозь сон…
— Корабли, — сказал Ахкеймион Ксинему. — Сожженные корабли.
Правда, немалая ирония крылась в том, что амрестеи ом аумретон придавала всему вид сна — или кошмара, в зависимости от ситуации.
Безжизненные прибрежные холмы Кхемемы стеной окружали залив. Между линией прибоя и пологими склонами тянулась узкая полоса пляжа. Песок напоминал по цвету беленый холст, но повсюду, насколько хватало глаз, на нем виднелись черные пятна. Повсюду лежали корабли и обломки кораблей, и всех их поглотил огонь. Их были сотни, и на их осколках восседали легионы красношеих чаек.
Над палубой «Амортанеи» зазвучали крики. Капитан корабля, нансурец по имени Меумарас, приказал отдать якорь.
На некотором расстоянии от берега, на отмели чернело несколько полусгоревших остовов — судя по виду, трирем. За ними из воды торчало примерно с дюжину корабельных носов; их железные тараны порыжели от ржавчины, а яркие краски, которыми были нарисованы глаза, растрескались и облезли. Но большинство кораблей сгрудилось на берегу; очевидно их выбросило туда каким-то давним штормом, словно больных китов. От некоторых остались лишь черные ребра шпангоутов. От других — корпуса, лежащие на боку или вовсе перевернутые. Из портов торчали ряды сломанных весел. И повсюду, куда ни падал взгляд Ахкеймиона, он видел чаек: они кружили в небе, ссорились из-за мелких обломков и стаями сидели на изувеченных корпусах судов.
— Здесь кианцы уничтожили имперский флот, — объяснил Ахкеймион. — И едва не погубили Священное воинство…
Ему вспомнилось, как Ийок описывал это бедствие, когда он висел, беспомощный, в подвале резиденции Багряных Шпилей. С того момента он перестал бояться за себя и начал бояться за Эсменет.
«Келлхус. Келлхус должен был уберечь ее».
— Залив Трантис, — хмуро произнес Ксинем.
Теперь это название сделалось известно всему свету. Битва при Трантисе стала величайшим поражением на море за всю историю Нансурской империи. Заманив Людей Бивня поглубже в пустыню, падираджа атаковал их единственный источник воды, имперский флот. Хотя никто точно не знал, что именно произошло, в целом считалось, что Каскамандри как-то удалось спрятать на своих кораблях большое количество кишаурим. По слухам, кианцы потеряли всего две галеры, да и то из-за внезапного шквала.
— Что ты видишь? — не унимался Ксинем. — Как это выглядит?
— Кишаурим сожгли все, — ответил Ахкеймион.
Он умолк, почти поддавшись идущему из глубины души нежеланию говорить что бы то ни было еще. Это казалось богохульством — передавать подобную картину словами. Кощунством. Но так происходит всегда, когда один пытается описать потери другого. Но иного способа, помимо слов, не было.
— Здесь повсюду лежат обугленные корабли… Они напоминают тюленей, которые выбрались на берег погреться на солнце. И чайки — тысячи чаек… У нас в Нроне таких чаек называют гопас. Ну, ты их знаешь — у них такой вид, будто у них горло перерезано. Гнусные твари, всегда отвратительно себя ведут.
Капитан «Амортанеи», Меумарас, покинул своих людей и подошел к стоящим у поручней Ахкеймиону с Ксинемом. Ахкеймиону нравился этот человек, с самой их первой встречи, еще в Иотии. Он принадлежал к числу тесперариев: так нансурцы называли командиров военных галер, ушедших в отставку и занявшихся коммерческими перевозками. Коротко подстриженные волосы Меумараса серебрились благородной сединой, а лицо, хоть и было выдублено морем, отличалось задумчивым изяществом. Конечно, капитан был чисто выбрит, и это придавало ему мальчишеский вид. Впрочем, то же можно сказать обо всех нансурцах.
— Я сделал крюк, вместо того чтобы идти по кратчайшему пути, — объяснил капитан. — Но мне нужно было самому взглянуть на это.
— Вы кого-то потеряли здесь, — сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.
Капитан кивнул и нервно взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.
— Брата.
— Вы точно уверены, что он мертв?
Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.
— Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек — если не десятки тысяч — выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь рядом с берегом… Вы не чувствуете запаха? — спросил он, взглянув на Ксинема. — Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы Великого Каратая.
Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.
— Там погибло слишком много людей.
Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.
— Священное воинство выжило, — возразил он.