— Вот именно, — сказал Ахкеймион, собираясь с духом и готовясь к неизбежным расспросам.
Эсменет испытующе взглянула на него, сочувственно, но в то же время настороженно.
— Тогда почему ты не свяжешься с ними сам? Ахкеймион вздрогнул. Он провел дрожащей рукой по ее волосам.
— Я так рад, что ты здесь, — пробормотал он. — Так рад, что с тобой ничего не случилось… — Акка, что с тобой? Ты меня пугаешь…
Ахкеймион закрыл глаза и глубоко вздохнул.
— Я кое-кого встретил. Человека, чье появление было предсказано две тысячи лет назад…
Он открыл глаза. Эсменет по-прежнему была здесь. — Анасуримбора.
— Но это означает… — Эсменет нахмурилась. — Ты как-то раз разбудил меня ночью, потому что кричал во сне это имя…
Она подняла голову, вглядываясь ему в лицо.
— Я помню, как спросила тебя, что это значит — Анасуримбор, — и ты сказал… ты сказал…
— Я не помню.
— Ты сказал, что это имя последней правящей династии древней Куниюрии, и…
Ее лицо исказил ужас.
— Акка, это не смешно. Ты меня пугаешь!
Ей стало страшно, понял Ахкеймион, потому что она поверила… Он задохнулся и почувствовал на ресницах горячие слезы. Слезы радости.
«Она поверила… Она все-таки поверила!»
— Нет, Акка! — воскликнула Эсменет, крепко обняв его. — Этого не может быть!
Что за извращенная штука — жизнь! Чтобы адепт Завета радовался Апокалипсису…
Нагая Эсменет лежала, прижавшись к нему, а Ахкеймион объяснял, почему так уверен, что Келлхус — это Предвестник. Она слушала, ничего не говоря, и смотрела на него с боязливым ожиданием.
— Разве ты не понимаешь? — спросил Ахкеймион, обращаясь не столько к Эсменет, сколько к миру за пределами палатки. — Если я расскажу все Наутцере и остальным, они заберут его… Чьим бы покровительством он ни заручился.
— Они убьют его?
Ахкеймион попытался прогнать из памяти картины прошлых дознаний.
— Они сломают его, убьют того, кем он является сейчас…
— Даже если так, — сказала Эсменет. — Акка, ты должен выдать его.
Ни колебания, ни малейшей паузы — холодный взгляд и беспощадный приговор. Похоже, для женщин не существует ничего, что могло бы сравниться по значимости с опасностью или любовью.
— Но, Эсми, речь ведь идет о жизни.
— Вот именно, — отозвалась Эсменет. — О жизни… Много ли значит жизнь одного человека? Сколько людей умирает, Акка!
Жестокая логика жестокого мира.
— Зависит от того, какой человек, разве не так?
Это заставило ее на некоторое время умолкнуть. — Думаю, да, — сказала она. — Ну и что же он за тип? Какой человек стоит того, чтобы из-за него рисковать целым миром?
Несмотря на сарказм, Ахкеймион чувствовал, что она боится его ответа. Суровые факты плохо сочетаются с путаницей в его голове, так что Эсменет явно стремится во всем разобраться. «Она думает, что спасает меня, — понял Ахкеймион. — Она хочет, чтобы я поступил дурно — ради моего же блага…»
— Он… Ахкеймион сглотнул.
— Он ни на кого не похож.
— Как так?
Скептицизм проститутки.
— Это трудно объяснить.
Ахкеймион замолчал, думая о том времени, что провел рядом с Келлхусом. Столько озарений. Столько мгновений благоговейного трепета.
— Представляешь, каково это — стоять на чужой земле, в чужих владениях?
— Ну… наверное, чувствуешь себя гостем. Иногда непрошеным.
— Вот он каким-то образом заставляет тебя ощущать именно это. Словно ты гость.
Проступившее на лице отвращение.
— Что-то мне не нравится, как это звучит.
— Значит, я неверно сказал. Ахкеймион глубоко вздохнул, пытаясь подобрать нужные слова.
— У людей много… много земель. Некоторые из них — общие, некоторые — нет. Вот, например, когда мы с тобой говорили о Консульте, ты стояла на моей земле, как я стоял на твоей, когда ты говорила о… о своей жизни. Но с Келлхусом нет разницы, о чем ты говоришь и где стоишь; все равно земля у тебя под ногами принадлежит ему. Я всегда его гость — всегда! Даже когда учу его, Эсми!
— Ты учишь его? Ты взял его в ученики?
Ахкеймион нахмурился. Эсменет произнесла это так, словно речь шла о предательстве.
— Только внешним знаниям, — ответил он, пожав плечами, — знаниям о мире. Ничего тайного, ничего эзотерического. Он не принадлежит к Немногим… — И запоздало добавил: — Слава богу.
— Почему ты так считаешь?
— Из-за его интеллекта, Эсми! Ты не представляешь! Я никогда не встречал такого проницательного человека, ни в жизни, ни в книгах… Даже Айенсис — и тот… Даже Айенсис, Эсми! Если бы Келлхус обладал способностью колдовать, он был бы… был бы…
Ахкеймион задохнулся.
— Кем?
— Вторым Сесватхой… Если не больше…
— Тогда он мне совсем не нравится. Судя по тому, что ты рассказываешь, он опасен, Акка. Пусть Наутцера и остальные узнают о нем. Если его схватят, значит, так тому и быть. По крайней мере, ты сможешь умыть руки и перестать сходить с ума.
На глаза Ахкеймиону снова навернулись слезы.
— Но…
— Акка, — взмолилась Эсменет, — это не твоя ноша, и не тебе ее нести!
— Нет, моя!
Эсменет отодвинулась. Ее волосы волной упали на левое плечо, непроницаемо черные в тусклом свете. Казалось, она колеблется.
— В самом деле? А мне кажется, все дело в Инрау… Сердце Ахкеймиона сжала ледяная рука. Инрау. Мальчик. Сын.
— А почему бы и нет? — крикнул он с неожиданной свирепостью. — Они убили его!
— Но они послали тебя! Они послали тебя в Сумну, чтобы вернуть Инрау, и ты сделал это, хотя точно знал, что будет потом… Ты говорил мне об этом еще до того, как нашел его!
— Что ты хочешь сказать? Что это я убил Инрау?
— Я говорю, что ты так думаешь. Думаешь, что убил его. «Ох, Ахкеймион, — говорили ее глаза, — ну пожалуйста…»
— А если это и вправду так? Разве не значит, что теперь я должен исправиться? Пускай эти недоумки в Атьерсе издеваются над другим человеком…
— Нет, Ахкеймион. Ты делаешь это — все это! — не для того, чтобы спасти своего драгоценного Анасуримбора Келлхуса. Ты делаешь это для того, чтобы наказать себя.
Ахкеймион, онемев, уставился на Эсменет. Она что, действительно так думает?
— Ты говоришь так потому, — выдохнул он, — что слишком хорошо знаешь меня…
Он протянул руку и провел пальцем по ее бледной груди.