Как у акулы.
Саубон смотрел, как Атьеаури в ужасе глядит на кости, разбросанные по земляному полу. Шатер был маленьким — куда меньше, чем яркие шатры других Великих Имен. Под красно-синей крышей хватало места лишь для видавшей виды походной койки и небольшого стола, за которым и сидел галеотский принц, с головой уйдя в вино…
Снаружи орали и хохотали перебравшие гуляки.
— Но он здесь, дядя, — сказал молодой граф Гаэнри. — Он ждет…
— Отошли его! — крикнул Саубон.
Он искренне любил племянника и всякий раз, глядя на него, видел отражение любимой сестры. Она защищала его от отца. Она любила его, пока была жива…
Но знала ли она его?
«Куссалт знал…»
— Но, дядя, вы же просили…
— Меня не волнует, что я просил!
— Я не понимаю… Что случилось?
Что за жизнь, когда тебя знает один-единственный человек — тот, кого ты ненавидишь! Саубон вскочил с места и схватил племянника за плечи. Как ему хотелось сказать правду, признаться во всем этому мальчику, этому мужчине с глазами его сестры — ее плоти и крови! Но Атьеаури — не она… Он не знает его.
А если бы знал — презирал бы. — Я не могу! Не могу допустить, чтобы он видел меня таким! Как ты не понимаешь?!
«Никто не должен знать! Никто!»
— Каким?
— Вот таким! — прорычал Саубон, отталкивая парня.
Атьеаури удержался на ногах и остался стоять, словно онемев — и явно обидевшись на дядю. Он должен чувствовать себя оскорбленным, подумал Саубон. Он — граф Гаэнри, один из самых могущественных людей в Галеоте. Он должен быть сейчас в ярости, а не в смятении…
Шевелящиеся губы Куссалта. «Я хочу, чтобы ты знал, как я тебя ненавижу…»
— Просто отошли его! — выкрикнул Саубон.
— Как вам будет угодно, — пробормотал племянник.
Он еще раз бросил взгляд на кости, лезущие из земли, и вышел, откинув кожаный полог.
Кости. Словно множество маленьких бивней. «Никто! Даже он!»
Хотя было уже поздно, о сне не могло идти и речи. Теперь, когда Верхний Айнон и Багряные Шпили вновь присоединились к Священному воинству, Элеазару казалось, будто он проспал несколько месяцев. Ибо что такое сон, если не оторванность от мира? Полное неведение.
Чтобы исправить это, Элеазар отправил Ийока, своего главного шпиона, трудиться с того самого момента, как их паланкины опустились на землю равнины Менгедда. Надлежало обследовать поле битвы, состоявшейся пять дней назад, расспросить очевидцев, определить, какую тактику использовали кишаурим и как айнрити сумели взять над ними верх. Кроме того, следовало выйти на связь с осведомителями, которых они внедрили в Священное воинство, и расспросить еще и их, чтобы восстановить общий ход событий за время продвижения по землям язычников. К тому же оставался открытым вопрос об этих новых шпионах кишаурим.
Безликих шпионах. Шпионах без Метки.
Элеазар, прохаживаясь, ждал Ийока у своего шатра, а его секретари и джавреги-телохранители наблюдали за великим магистром с почтительного расстояния. После недель, проведенных в паланкине, Элеазара воротило от замкнутых пространств. Казалось, будто полотняные стены давят на него.
Через некоторое время Ийок вынырнул из темноты — вурдалак в темно-красном одеянии.
— Идем со мной, — велел ему Элеазар.
— Прямо через лагерь?
— Боишься беспорядков? — с некоторым скептицизмом поинтересовался великий магистр. — Я думаю, теперь, потеряв столько людей стараниями кишаурим, они будут ценить присутствие святотатцев.
— Да нет… Я просто подумал, что вместо этого мы могли бы посетить руины. Говорят, Менгедда старше, чем Ша…
— А, Ийок Любитель Древностей! Элеазар рассмеялся.
— Я уже начал было забывать…
Сам он не питал ни малейшего интереса к развалинам, более того, считал любовь к древностям изъяном характера, подобающим разве что адептам Завета, но сейчас отнесся к слабости Ийока на удивление снисходительно. Кроме того, он решил, что, когда размышляешь о собственном выживании, мертвые — далеко не худшая компания.
Велев телохранителям держаться сзади, Элеазар, позвав Ийока, зашагал в темноту.
— Ну и что ты нашел? — спросил он.
— После того как мы осветили поле, — сказал Ийок, — все встало на свои места…
Мимо пронесли факел, и лишенные пигмента глаза шпиона на миг вспыхнули красным.
— Очень это тревожно — видеть работу колдунов без Метки. Я уж и подзабыл…
— Вот еще одна причина так рисковать, Ийок — возможность сокрушить Псухе…
Колдовство, которое они не в состоянии увидеть. Метафизика, которую они не в состоянии постичь… Есть ли для чародея большее зло?
— Да, правда, — неубедительно произнес шпион. — Итак, что нам известно: согласно докладам, как галеотов, так и всех прочих, принц Саубон в одиночку отразил атаку койяури падиражди…
— Впечатляюще, — протянул Элеазар.
— Так же впечатляюще, как и невероятно, — отозвался неизменно скептичный Ийок. — Что, в общем, несущественно. Важно то, что шрайские рыцари погнались за фаним. Именно это я думаю, и оказалось решающим фактором.
— Как так?
— Обожженная земля свидетельствует, что атака Готиан началась не от войск Саубона, стоявших на края ложбины, шагов на семьдесят дальше… Я думаю, отступающие койяури заслонили шрайских рыцарей от кишаурим… Рыцари находились всего шагах в ста, когда безглазые начали Бичевать их
— Значит, они применяли Бичевание?
Ийок кивнул.
— Я бы сказал, да. И, возможно, еще и Плети.
— Так это были секондарии или терциарии?
— И те, и другие, — отозвался глава шпионов, — и, возможно, даже один-два примария… Очень жаль, что мы не додумались разместить наблюдателей среди норсирайцев: не считая того, что мы видели десять лет назад, мы ничего больше не знаем про их концерты. И, к сожалению, никто, похоже, не знает, кто именно из кишаурим был здесь — даже высокопоставленные кианские пленники.
Элеазар кивнул.
— Да, было бы неплохо узнать имена… И все-таки дюжина кишаурим мертва, Ийок. Дюжина!
Колдунов Трех Морей недаром называли Немногими. Кишаурим, если верить осведомителям в Шайме и Ненсифоне, могли выставить от ста до ста двадцати колдунов высокого ранга — примерно столько же, сколько и Багряные Шпили. Для тех, кто ведет счет на тысячи, потеря двенадцати человек вряд ли покажется значительной, и Элеазар не сомневался, что многие в Священном воинстве, в особенности среди шрайских рыцарей, скрипят зубами при мысли о том, скольких они потеряли ради победы над столь малочисленным противником. Но для тех, кто, как колдуны, считает десятками, уничтожение двенадцати было катастрофой — или поистине славной победой.