Но это была лишь еще одна из бесчисленных несправедливостей со стороны Конфаса. Даже если бы Мартем давал себе труд обижаться на него, что было не в его духе, сейчас ему хватало других мыслей — он боялся.
Он сам толком не понимал, когда это произошло, но в какой-то момент их длинного пути через Гедею Мартем перестал верить, что князь Атритау разыгрывает из себя пророка. Мартем, конечно же, не решил, что этот человек — настоящий пророк, нет, он просто больше не знал, что и думать…
Но вскоре он понял — и ужаснулся. Мартем от природы был человеком верным и ценил свое положение советника Икурея Конфаса. Он часто думал, что затем и родился на свет, чтобы служить деятельному экзальт-генералу, чтобы уравновешивать несомненный гений этого человека более приземленными замечаниями. «Таланту нужно напоминать о практичности», — часто думал Мартем. Какими бы восхитительными ни были пряности, без соли не обойдешься.
Но если Келлхус на самом деле… Что тогда станет с его верностью?
Мартем размышлял об этом, сидя среди тысяч вспотевших людей, что сошлись послушать проповедь — первую после безумия, которым сопровождалось прибытие в Шайгек. Впереди высился древний Ксийосер, Великий зиккурат, гора отполированного черного камня — столь огромная, что при виде ее казалось уместным спрятать лицо и упасть ниц. Вокруг раскинулась плодородная долина дельты Семписа, усыпанная зиккуратами поменьше, рукавами реки, болотами, поросшими тростником, и бесконечными рисовыми полями. В безоблачном небе пылало добела раскаленное солнце.
Собравшиеся люди смеялись и разговаривали. Некоторое время Мартем наблюдал, как сидящая перед ним пара делит скромную трапезу, состоящую из хлеба и лука. Потом он понял, что люди вокруг старательно избегают его взгляда. Он подумал, что их, быть может, пугает его форма и синий плащ, придающие ему вид знатного дворянина. Мартем переводил взгляд с одного соседа на другого и пытался сообразить, что такого им можно сказать, чтобы они успокоились. Но он так и не смог заставить себя завести разговор.
Его затопило ощущение одиночества. Он снова подумал о Конфасе.
Потом он увидел вдалеке князя Келлхуса — тот спускался по колоссальной лестнице Ксийосера. Мартем заулыбался, как будто встретил в толчее чужеземного базара старого друга.
«Что он скажет?»
Когда Мартем только начинал посещать импровизации, он полагал, что Келлхус будет вести либо еретические речи, либо такие, от которых можно легко отмахнуться. Но оказалось иначе. Князь Келлхус повторял слова Древних Пророков и Айнри Сейена так, словно они были его собственными. Ничего из сказанного им не противоречило бесчисленным проповедям, которые Мартему доводилось слышать, — хотя сами эти проповеди частенько противоречили друг другу. Казалось, будто князь ищет некие истины, некие невысказанные смыслы того, во что верят благочестивые айнрити.
Слушать его было все равно что узнавать то, что ты уже подсознательно знал и так.
«Божий князь» — так называли его некоторые. «Изливающий свет».
Его белое шелковое одеяние сияло в лучах солнца. Князь остановился, немного не дойдя до конца лестницы, и оглядел волнующуюся толпу. В его облике сквозило великолепие, как будто Келлхус сошел не с зиккурата, а с небес. Внезапно Мартему сделалось страшно: он осознал, что не видел ни как этот человек поднимался на зиккурат, ни как он спускался с вершины колоссальной постройки. Он просто… просто заметил его.
Генерал обозвал себя дураком.
— Пророк Ангешраэль, — изрек князь Келлхус, — спустился с горы Эшки, где он постился.
Толпа мгновенно смолкла; сделалось так тихо, что Мартем слышал шум ветра.
— Хузьелт — так говорит нам Бивень — послал ему зайца, чтобы Ангешраэль мог наконец-то поесть. Пророк освежевал зайца, дар Хузьелта, и развел костер, чтобы насладиться трапезой. Когда он поел и был доволен, божественный Хузьелт, Святой Охотник, присоединился к нему у костра, ибо в те дни боги еще не отдали мир на попечение людей. Ангешраэль, узнав в нем бога, тут же упал на колени рядом с костром, не думая, куда опустит лицо.
Принц вдруг улыбнулся.
— Словно юноша в брачную ночь, он промазал из-за охватившего его пыла…
Мартем расхохотался вместе с тысячной толпой. Как-то так получилось, что солнце запылало еще ярче.
— И бог спросил: «Почему наш пророк опустился лишь на колени? Разве пророки людей не подобны прочим людям? Разве не подобает им падать ниц?» Ангешраэль ответил: «Но передо мной огонь». На что несравненный Хузьелт сказал: «Огонь горит на земле, и то, что поглощает огонь, становится землей. Я — твой бог. Пади же ниц».
Князь сделал паузу.
— И тогда Ангешраэль — так говорит нам Бивень — опустил лицо в пламя.
Невзирая на душный, влажный воздух, Мартема охватила дрожь. Сколько раз — особенно в детстве, — когда он смотрел на костер, ему приходила мысль опустить лицо в огонь — чтобы почувствовать то же, что когда-то чувствовал пророк?
Ангешраэль. Сожженный Пророк. «Он опустил лицо в огонь! В огонь!»
— Подобно Ангешраэлю, — продолжал князь, — мы опускаемся на колени перед костром…
Мартем затаил дыхание. Жар хлынул сквозь него — или ему показалось?
— Истина! — воскликнул князь Келлхус так, словно называл имя, знакомое каждому человеку. — Огонь Истины! Истины того, кем вы являетесь…
Голос его звучал гулко.
— Вы слабы. Вы одиноки. Вы не любите того, кого вам следовало бы любить. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. Вы понимаете куда меньше, чем делаете вид…
Келлхус вскинул руку, словно добиваясь от собравшихся еще большей тишины.
— Вот что вы есть. Слабость, одиночество, незнание, похоть, страх и непонимание. Но даже сейчас вы способны ощущать огонь истины. Даже сейчас он снедает вас!
Он опустил руку.
— Но вы не падаете ниц. Нет, не падаете…
Взгляд его блестящих глаз остановился на Мартеме, и генерал почувствовал, как у него сдавило горло, почувствовал, как стучит молоточек сердца, пригоняя кровь к лицу.
«Он смотрит мне в душу. Он свидетельствует…»
— Но почему? — вопросил князь, и в голосе его чувствовалась непостижимая старая мука. — В муке огня таится бог. А в боге кроется избавление. Каждый из вас владеет ключом к собственному спасению. Вы уже стоите на коленях. Но вы до сих пор не пали ниц и не коснулись лицом земли. Вы слабы. Вы одиноки. Вы не знаете тех, кто любит вас. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. И вы понимаете куда меньше, чем делаете вид!
Мартем скривился. Эти слова наполнили его болью, а мысли закружились вихрем от понимания чего-то и знакомого, и неведомого одновременно. «Это я… он говорит обо мне!»
— Есть ли среди вас тот, кто станет это отрицать? Тишина. Кто-то заплакал.