— Человечность, — сказал Томас — Каждый представляет основную черту того, что мы считаем человечностью… Но все это уже быльем поросло, агент, так зачем ворошить прошлое?
— А затем, что мы можем опередить его. Если мы сможем представить себе характерные черты его следующей цели, то, вероятно, нам удастся составить список потенциальных…
Атта запнулась, явно встревоженная выражением лица Томаса.
— Что такое, профессор?
— Любовь, — негромко произнес Томас — Его следующей мишенью будет любовь.
Он прижал к глазам большой и указательный пальцы.
— Почему вы в этом уверены?
— Потому, — ответил Томас, обращаясь к своей ладони, — что у него уже есть знаковая фигура.
«Мой сын».
Ночью его мучили сновидения из тех, что любят закладывать крутые виражи; он то засыпал, то просыпался снова; некоторые из снов были причудливыми, странными, некоторые жуткими, но все в равной степени плохими. Он мог вынырнуть из дремотной череды — кровь гулко билась во всем теле, — а затем вновь соскользнуть в длинный спор с Нейлом — так, о разных разностях, но явно не имеющих никакого отношения к тому, что творилось наяву. Засранец пожимал плечами и улыбался — ну-что-мне-с-тобой-по-делатъ! — после чего кошмар возобновлялся. Пулеметные очереди. Мертвые дети, которые отказываются вести себя хорошо, вечно отказываются…
Затем прозвенел звонок.
Его мысль проделала зигзагообразный путь, и сознание, пошатываясь, вернулось к нему.
Томас хлопнул по будильнику, потом понял, что это звонит телефон.
Уголки глаз зудели, все лицо было распухшим, как после солнечного ожога, — вероятно, он плакал во сне. Пошарив в темноте, он нащупал трубку.
— Привет. — Он прокашлялся.
— Том, это ты? — спросил кто-то. Сэм. — Том?
— Да, это я, Сэм. — Голос был все еще хриплый. — Что с тобой случилось вчера?..
— Послушай, Том, они нашли его.
Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Фрэнки?
— Они нашли его, и он живой. «Скорая» думает, с ним все будет в порядке.
— Вы нашли Фрэнки? — крикнул Томас, хотя голос его не слушался.
— Они прямо сейчас повезли его в больницу Святого Луки — Рузвельта.
— Святого Луки?
Его мысль бешено заработала. Почему именно туда? Потом — из всякой ерунды в университетской газете — он вспомнил: больницу Святого Луки недавно укомплектовали новым центром нейрохирургии…
«Нет-нет-нет…»
— Я буду мигом!
— Послушай, Том, — он явно расслышал вздох, — я, правда, думаю, тебе стоит подождать.
— Ждать? Что ты несешь? Ты же сказала, что он в порядке.
— Пожалуйста, Том. Поверь мне. Пусть доктора…
— Ты же сказала: он в порядке!
— Будет в порядке. Клянусь. Непосредственной опасности нет. Просто ты…
— Подонок сделал что-нибудь моему мальчику? Да или нет? Этот засранец его как-то поранил?
— Тс-с-с. Пожалуйста, Том. Это бу…
— Что он сделал с моим мальчиком?!
— Никто не…
Томас швырнул трубку и бросился вниз по лестнице.
Потом поездка представлялась ему какой-то безумной абстракцией. Огни, полосы, угроза.
Город — упрямый змеящийся лабиринт — весь в перекрестьях теней, издевательски хохочущий над еще одним отцом, остервенело вцепившимся в баранку. Гараж. Закопченный бетон. Тупая, ворчливая сестра, все время одергивавшая его.
— Скажите мне, черт возьми, где?
Дверцы лифта, распахнувшиеся, как занавес.
Что это за шум?
Сэм в залитом светом флюоресцентных ламп холле, торопливо крутящаяся вокруг него, чтобы подготовить, уберечь. Джерард, свирепо уставившийся в пол.
— Том… Том… Том…
Он оттолкнул ее, и дальше — мимо, мимо всех этих профессиональных лиц, сверкающих ботинок, накрахмаленных халатов.
— Том… Он в порядке. В порядке. Он…
Этот шум.
Через дверь, вниз, в холл с множеством окон.
— Том, пожалуйста!..
Мимо врачей с бледными лицами.
Кратчайшим путем, словно к его сердцу прицеплен поводок.
Огни. Кровать. Накрахмаленные простыни и мягкие хлопковые одеяла.
Сдержать себя.
Его мальчик. Глаза круглые, как монеты, рот — зияющее «о». Искривленное тело корчится над незримым пламенем…
Фрэнки.
Сэм, впившаяся ему в плечи.
— Он никак не перестанет кричать, Том. Не может перестать…
Этот шум.
Слабый человек дивится, что оказался избранным. Сильному все известно заранее.
Конечно, такого рода знание не опишешь в словах. Не напечатаешь в книгах.
По-моему, так и лучше.
Ты вскрикиваешь, когда я касаюсь тебя. Хрипишь, когда я начинаю душить. Ты пытаешься отбиться от меня кулачками, которые слишком малы. Странная вещь — эта власть, какой я обладаю над тобой сейчас, — ты размякаешь, обращаешься в жидкость. Каждый клочок поверхности твоего тела беззащитен, даже те складки, что скрыты внутри. И все же я могу раздробить эту податливую среду на части, из которых ты состоишь.
Я переворачиваю тебя на живот, я всегда переворачиваю тебя на живот. Я провожу пальцем по твоей рассеченной спине. Эрекция следует мгновенно и требует удовлетворения.
Я достаю клещи, пальцы у меня липкие. Я перекусываю твой позвоночнику основания поясничного изгиба. И вот ты уже кукла — с помойки. Визжащая и рыдающая кукла.
Ты не чувствуешь, как я трахаю тебя.
Я снова перекусываю тебе позвоночник, на этот раз — у затылка. Осторожней, осторожней — я должен быть уверен, что ты еще дышишь. Я перекатываю тебя на спину, мажу ладони кровью. Я прикладываю их к своему телу, оставляя отпечатки там, куда ты так и не дотянулась.
Ваши теоретические объяснения, пожалуйста?
Я дрочу твоими безвольными руками, скользкими ладонями.
Я гляжу, как ты глядишь на меня. Мы с тобой — под одним большим молчаливым покровом. Я вижу, что ты понимаешь. До этого ты была непроницаема, но теперь ты — окно, прозрачный просвет в моем желании. О да, я вижу тебя. Неподвижную, как фотография на обложке журнала. С таким же ничего не выражающим лицом, как порнозвезда между случками. Такая сладкая. Сладкая. Как давно ты значишь только то, чего бы мне хотелось…
Твоя кровь не такая горячая, как моя сперма.