– И я тебя, – не осталось ничего другого сказать Герте. И еле-еле пробилась через наслоения куда более дежурных чувств мысль – а она ведь как-то по-особенному рада, что её крестник всё же не «соблазнил» её же лучшую подружку. Ну, неприятно ей было, при всём отсутствии сексуального влечения к Фёсту, представить, как они с Людмилой сегодня ночью… И одновременно радовало, что здесь она Людку обогнала.
Вместо того чтобы обсудить куда как животрепещущую тему, дневальная баронесса Витгефт сообщила, что объект номер раз с утра пораньше отправился прогуляться. И для сублимации, так сказать (об этом говорить можно, не задевая ничьих чувств), Герта рассказала, как она на рассвете выскочила на кухню без ничего, только в халате, заметила, что Президент как-то слишком пристально к ней приглядывается. Решила позабавиться, присела у печки, ну, как учили, и вроде бы солидный человек, Президент великой державы, потащился… Было бы отчего!
Похихикали, слегка развив эту тему в разных направлениях…
Тут и Фёст объявился, по-свойски приобнял за плечи обеих девушек сразу, без всякого патологического любопытства заглянул в вырезы халатиков каждой, то ли сравнивая, то ли просто проводя инвентаризацию – не исчез ли за ночь вверенный его попечению ценный продукт. Это, кстати, и Люда, и Герта, да и вся рота целиком, на девяносто три процента составленная из местных девушек, понимали. Если командиру уже за тридцать, а им и двадцати пяти никому нет, и врач он по образованию – так стесняться нечего. Тем более Ляхов никогда себе ничего такого не позволял, ни с кем, о чём, кстати, многие девушки очень жалели. Отдаваться или нет – каждая сама решит (если вдруг попросит), но мужское внимание каждой приятно.
– Так что наш Президент? – спросил Фёст, а Герту уже поднесла ему чашку кофе, а Люда прикурила и подала тонкую сигару.
– Ох, если б был я султан, я б имел трёх жён…
Этот фильм девушки тоже видели. Людмила исподтишка показала вроде бы мужу кулак, а Герта очень живо заинтересовалась:
– И что бы ты с ними делал? Когда двести – ясно, сачковать запросто, а трёх?
– Вам кто-нибудь разрешал обсуждать эту проблему старшего комсостава, подпоручик? – добавив в голос нужных обертонов, спросил Фёст. – На непосредственный вопрос ответьте.
– Доложила, как положено, своему прямому начальнику, за отсутствием непосредственного, и Вадим Петрович мне сказали, что всё правильно сделала, и остальное – его дело, он распорядится.
– Ну, если его, так и пусть, – с видимым облегчением ответил Фёст. – Тогда давайте завтракать. Голоден, и выпить хочется. Если б не наш инвалид детства (это он Воловича имел в виду), поехали бы в приличную точку общепита, именуемую, например, «Артистический трактир», а так – здесь придётся.
На его слова внезапно приковылял и обозначился в дверях, как чёрт из табакерки, означенный господин, выглядящий довольно прилично. Умытый и причёсанный даже.
– Во-первых, я тоже хочу в «точку общепита», а во-вторых – полученное в бою лёгкое ранение никак не повод называть меня так, как только что прозвучало.
– Это я твою политическую позицию имел в виду, – достаточно грубо, хотя и с добродушной улыбкой, сказал Фёст. – Таких, как ты, добросердечные родители в роддоме оставляют, чтоб всю жизнь не мучиться…
Волович ещё больше обиделся и начал многословно объяснять суть своей позиции, время от времени перебиваемый репликами со стороны Фёста, причём такими, что на сей момент штатские девицы жеманно опускали глазки и смущённо хихикали. Не в казарме они сейчас, чай, не при исполнении…
Господин отставной капитан не страдал даже самым отдалённым намёком на политкорректность, охотно согласился даже на титул «латентного фашиста», немедленно пояснив, что случилось бы с «господином либералом», будь Ляхов на самом деле хотя бы отдалённо близок к таким взглядам. Например, вчера. Относительный мир навела Людмила, подав всем по чарочке и кое-что закусить.
– Вот видишь, – не преминул уязвить оппонента Фёст, – вы, либералы, националисту, монархисту, фашисту и антисемиту не только бы стопарь не налили, вы меня письменно и устно изваляли бы в смоле и перьях с последующим сожжением на костре у позорного столба.
По счастью, тут появились проснувшиеся, приодевшиеся и даже побрившиеся (дамы ж вокруг!), Мятлев с журналистом Анатолием. И тоже немедленно спросили про своего Президента.
– Да если я правильно понял – он сейчас окончательные переговоры заканчивает.
– Что значит – окончательные? – не понял Журналист.
– То и значит. Либо договорится, либо вернётесь с ним туда, где были за минуту до нашего приезда, и станете ждать, чем для вас этот эксиденс закончится. Вариантов – масса!
– Жестоко, – сказал Анатолий, но с таким видом, что ясно было – ни на грамм он не верит словам Вадима. Мятлев вообще промолчал. Просто смотрел на Герту. Мол, как она скажет, так и будет. Фёст про себя усмехнулся. Перестаралась баронесса. Им всё же авторитетный, с высоким положением сотрудник нужен, которого и Министром Госбезопасности поставить можно, а то и повыше. Никак не телок, самостоятельные решения принимать не способный. Он сделал Герте незаметный со стороны жест, и она встала, направилась к выходу в коридор, попутно указав Мятлеву глазами, чтобы шёл следом. Ну, даст бог, сделает приятелю краткое внушение, как себя в офицерском обществе вести положено.
– Отчего жестоко? – удивился Фёст. – Готов принять любой упрёк, кроме того, что мы вас в эту заваруху втравили. Да, вмешались, но не согласитесь ли, что ситуацию вы сами сумели довести до такого градуса, что без нашего появления от любого из вас только малоароматный дым бы пошёл? Начинайте загибать пальцы, что случилось бы вчера с каждым, хоть по очереди, хоть кучей…
В кухне Мятлев, невзирая на своё генеральство, получил от подпоручицы, как Фёст и рассчитывал, хорошо замаскированное внушение с объяснением, что «до особого распоряжения» должен играть в своей команде, причём оставаясь «Самым большим роялистом»:
– Можешь не скрывать, что ты меня уболтал, или я снизошла, но в любом случае это только чистая физиология. А ты сейчас прокололся, хорошо, Волович с Анатолием на тебя не смотрели. Ты пока – высокая договаривающаяся сторона, а не «чего изволите»…
Журналист не успел ответить Фёсту, как Волович радостно захохотал:
– Вот вам ещё одно подтверждение бессмертности великой прозы! Что ты ещё, друг Толя, можешь ответить, кроме как насчёт «великой сермяжной правды»!?
– Она же домотканая, посконная и кондовая, – добавил Вадим, знающий названную книгу практически наизусть.
– Нет, господа, так ставить вопрос просто некорректно, – собрался с мыслями журналист.
– Некорректно или «неполиткорректно?» – иезуитски осведомился Фёст. – Как раз с точки зрения «политкорректности» всё нормально. Меньшинство решило доступными ему средствами избавиться от гнёта большинства… Что вы имеете возразить? Помнится, года два назад некоторые ревнители «прав и свобод» решили устроить в здешней, где ты сейчас находишься, Москве маленькую заварушку с целью недопущения к власти самодержца и узурпатора и, напротив, внедрения самой что ни на есть либеральной демократии высшего британского розлива. Правда, демократия подразумевалась чуть-чуть другая, чем коренные обитатели Островов пользуются. А та, что в Индии для сипаев предназначалась…