– Крепче затяни, – посоветовал ему пивовар, поднимаясь. – Девицу для ночных утех ты, что ли, вяжешь?
– Нормально, – огрызнулся Бруно. – Да и если вдруг что – ногами он, что ли, руки распутывать будет?
– Знаешь, мой наивный друг, неизвестно, чему их теперь учат…
– Готово.
Собрав все силы, Курт перевернулся на спину, подавив очередной приступ тошноты (стало быть – сотрясение, отметил он походя), и взглянул на пленителей. Каспар выглядел довольным, и в этом лице не было и тени того простецкого безучастия, что прежде. Бывший студент смотрел в сторону и казался сконфуженным.
– Значит, «ты не с этими зверьми», Бруно? – спросил он с усилием. – Или это месть мне лично?
– Ничего личного, – по-прежнему глядя мимо, отозвался тот. – Против тебя я ничего не имею. А что касается капитана – я здесь ни при чем.
– Ну, конечно… – покривился Курт, прикрывая глаза, чтобы остановить вращение стен вокруг; Бруно повысил голос:
– Это правда!
Курт поднял веки, снова переведя взгляд на Бруно, и попытался пожать плечами.
– А что, собственно, ты оправдываешься? Тебе не все равно, что я думаю? Как теперь называется та шайка, что ты собрал, Каспар? «Союз меча и орала»?
Пивовар улыбнулся, глядя на него сверху вниз почти с участием, и качнул головой:
– Да, паренек ты въедливый. Не шибко умный, но цепкий и въедливый. Может быть, лет через десять поднабрался бы опыта и стал бы неплохим следователем… Увы, не суждено.
– Ты обещал, – снова сказал Бруно, и Каспар успокаивающе похлопал его по плечу:
– Не бойся, студиозус, не трону я твоего инквизитора. Иначе кого тогда будут арестовывать за все это бесчинство?.. Нет, он нам нужен живым, и мое слово остается неизменным. Пойдем. Времени мало.
– Дурак ты, Бруно, – обессиленно произнес Курт, отвернувшись и, к своему удивлению, ощущая вот в таком положении, связанным, у ног предателя и противника, не злость, а усталое отвращение. – Когда-нибудь вот так же он поступит и с тобой.
– В твоих советах я не нуждаюсь, не усердствуй.
– И не собираюсь. Но мои слова ты перед смертью еще вспомнишь. Если успеешь.
– Помолчи лучше, – отмахнулся от него пивовар, усмехнувшись, – ведь все равно не выйдет перевербовать обратно; уж не унижайся, ладно?.. Останься в нашей долгой памяти рьяным и самоотверженным служителем Конгрегации… Кстати, Бруно, – вдруг остановился он. – У тебя есть шанс рассчитаться за все. Больше не представится.
Бывший студент встретился с Куртом глазами; он посмотрел с вызовом и через силу усмехнулся:
– Давай. Пни разок – это как раз в духе твоих новых приятелей.
– Нет, – хмуро буркнул тот, разворачиваясь к двери, и добавил едва слышно: – Он меня сделал по-честному, в честной драке, сводить счеты не за что. Хватит того, что я ударил его в спину.
Пивовар проводил Бруно насмешливым взглядом и, упершись в колени ладонями, наклонился к Курту, понизив голос:
– Что ты мне с парнем сделал? Испортил мне парня. Тебе не в инквизиторы, тебе в проповедники надо было.
– А ты меня развяжи и верни оружие, – предложил Курт. – Я и тебе тоже проповедь прочту. Может, минут через пять и ты у меня раскаешься.
Каспар засмеялся, распрямившись, и кивнул:
– Молодец. Нет, серьезно. Хорошо держишься. Ну, покаяние свое я пока несколько отодвину во времени – лет этак на сто, – а вот тебе это вскоре предстоит. Я так полагаю, свидетельство целой деревни о том, что ты намеревался убить наследника владельца замка, достаточное основание для открытия нового дела – с обвиняемым Гессе, бывшим инквизитором.
– Зачем тебе все это?
– Нет, – с улыбкой покачал головой пивовар, подбирая с пола его оружие и разворачиваясь к двери, – так совсем не интересно. Надо же дать тебе пищу для размышлений, чтобы было чем скоротать время до твоего повешения… Всего доброго, майстер инквизитор. Не скучайте. А мне пока надо выйти к народу и сообщить о том, что вы обезврежены и молодой барон спасен из ваших ужасных лап. А очень скоро здесь будет вызванная вами помощь, и вы окажетесь в нежных объятиях ваших сослуживцев. При таком количестве свидетелей и признании… Думаю, ты понимаешь, уж что-что, а признание твои друзья из Конгрегации получить сумеют. Ведь это, насколько я понимаю, разрешено – получать его, когда дело и так ясно? А яснее и быть не может.
– Ничего у тебя не выйдет, – похолодев, возразил Курт; Каспар снова рассмеялся, переглянувшись с Бруно, замершим на пороге.
– Слышишь? У нас ничего не выйдет… Нет, дружок, все будет именно так. Никто не станет носиться с доказательством невиновности какого-то новичка больше положенного. Свидетелей обвинения – за сотню, народ-спаситель, буквально схвативший тебя за руку. Свидетелей с твоей стороны нет. Святого отца ты сам отсюда сплавил. Барон? На грани помешательства. А бедолага Альберт при виде тебя (он ведь теперь знает, кто ты) вообще будет забиваться в угол и поскуливать. Капитан мог бы быть… Но, к сожалению, его больше нет с нами. Весьма жаль.
– Ты слышал его, Бруно? – повысил голос Курт, перехватив взгляд бывшего студента. – И ты все так же будешь утверждать, что непричастен к смерти Мейфарта? Он-то что тебе сделал?
– Э, нет, – покачал головой пивовар, – на нас это не сваливай. Кто убил капитана, выяснять будет следствие, а ни я, ни твой несостоявшийся подопечный к нему и пальцем не притронулись.
– Конечно, ты лишь натравил на него толпу. У тебя еврейских корней нет, Каспар? – усмехнулся Курт невесело.
Тот непонимающе поднял брови:
– Неужто Инквизиция до сих пор занимается этим? Кажется, уж Конгрегация-то давно перестала добывать средства подобным образом…
– Нет, я не о том. Просто что-то я услышал в этом знакомое – «убил не я, убил камень, который я бросил»… Ты виноват в смерти Мейфарта так же, как заказчик виноват не меньше нанятого им убийцы. А ты, Бруно, particeps criminis [62] . До поры – невольный. Но это только до поры. И пока еще не поздно…
Каспар засмеялся, прервав его, и снова переглянулся с бывшим студентом, привалившимся плечом к косяку и смотрящим на Курта сквозь прищур.
– Ты слышишь это? Воистину инквизитор! Он связан, ожидает ареста за покушение на убийство, в лучшем случае ему грозит петля – а он призывает к покаянию! Покуда я не расплакался от умиления и угрызений совести, пойдем-ка отсюда, студиозус.
Тот простоял еще мгновение неподвижно, когда Каспар уже вышел в коридор, а потом тяжело оттолкнулся от косяка и шагнул следом, прикрыв за собой дверь.
Курт закрыл глаза, переводя дыхание, и тяжело перевалился со спины на бок – руки немилосердно давили на ребра, к тому же вес тела почти останавливал и без того пережатое кровообращение в кистях.