Аня проявляет чудеса терпимости к разгулявшейся сестре. Летом в собачье время, то бишь в «каникулы», им вообще было не до выяснения отношений. У Ани появилась собака, у Жени — свобода, и, пересекаясь только ночью, они, сжимая зубы, терпели друг друга. Занятые своими делами сёстры даже не заметили неудачного переворота в стране. А каким счастьем для Ани оказались два лишних часа утреннего сна, с каким удовольствием она теперь встаёт в семь утра, досыпая за всё дворницкое детство. Мама улетела в начале августа, а первого сентября Аня пошла в училище. Занятия сразу же так захватили её, что она только в конце сентября поняла: сестра её вообще не ходит в школу.
— Да на фиг мне эта школа сдалась? Я лучше дома немецкий для Швейцарии поучу. Только маме не говори, ладно? — спокойно ответила Женя на её удивлённый вопрос.
Женя так давно ни о чём не просила Аню, что та её просьбу расценила как небывалый прогресс в отношениях и продолжила закрывать глаза на её раздолбайство. К тому же не хотелось расстраивать маму. Она сейчас такая счастливая.
Но любое терпение имеет свой предел. Аня была готова прощать Жене её постоянный праздник беспутного веселья, однако его грустные последствия простить не смогла. В ноябре, сразу после чествования очередной годовщины красного переворота, гулянки в квартире Пугачёвых странным образом сходят на нет. «Неужели Женька взялась за ум?» — думает Аня, но боится трогать затихшую сестру.
На третий день спокойствия Аня не выдерживает и ночью подслушивает Женькин телефонный разговор под дверью в её комнату. То, что она слышит, повергает её в шок и уныние и не даёт уснуть до утра. Бесцветным обыденным тоном Женя рассказывает кому-то, что позавчера была в абортарии и поэтому завтра вечером не сможет приехать в «Невские звёзды» на дискач, разве что послезавтра. Аня вся кипит благородным негодованием. Не выдержав напряжения, она утром перед училищем вытаскивает сонную сестру на кухню для первой в их жизни семейной разборки:
— Сука ты, Женечка! Похотливое животное! Что, совсем озверела? Устроила на квартире собачью свадьбу!
Кенга, никогда ещё не видевшая свою хозяйку такой страшной и грозной, испуганно прячется под кухонный стол. Но Женю с наскока не взять.
— Что случилось, Ань? Я вообще-то сплю, никого не трогаю! Никогда не думала, что ты умеешь так ругаться. Тебя какая-то из твоих собак укусила? Может, тебе уколы в живот от бешенства пора делать?
— Мне уколы? Да это тебе уколы от бешенства матки делать надо! Ты хоть понимаешь, что такое аборт, дура малолетняя? А вдруг у тебя теперь детей никогда не будет? А если я маме расскажу про твои подвиги?
Вот тут уже Женя окончательно просыпается и переходит в защиту через нападение, включая свой визгливый голосок на полную катушку.
— Ах, ты ж целка-невредимка! Так ты не только дрянь собачья! Ты ещё и шпионка, оказывается! И стукачка! Мой аборт — не твоё собачье дело! Поняла? Жизни она меня учит! А ты её знаешь, жизнь-то? Ты хоть целовалась с кем-нибудь, кроме своей Кенги? Тощая дура! Смотри, мужики — не собаки бездомные, на кости не бросаются, целкой навсегда останешься! Мамой она меня пугает! А она во сколько нас родила? Кто ты такая вообще, чтобы меня учить? Моя жизнь, что хочу, то и делаю! Я тебя на две минуты старше, между прочим!
На шум ругани из-под стола выскакивает верная Кенга и с громким лаем бросается защищать свою хозяйку Женя в угаре замахивается на неё кухонным ножом, случайно попавшимся под руку Лучше бы она этого не делала. Кенга, подпрыгнув, как баскетбольный мяч, вцепляется ей в запястье острыми зубами. Нож падает. Женя страшно кричит и трясёт рукой с повисшей на ней Кенгой над столом. На стол летят капли алой артериальной крови. Кенга злобно рычит со сжатой пастью. Перепуганная Аня еле расцепляет её мёртвую хватку — приходится вставлять в пасть стальную ложку, чтобы разжать зубы. Аня бьёт бедную Кенгу по морде кухонным полотенцем и запирает обиженную собаку в своей комнате. Потом долго перевязывает узким лохматым бинтом руку бледной как смерть сестры, с трудом остановив хлещущую из рваной раны кровь.
Женю трясёт от озноба и от страха. Больше всего она боится, что руку теперь придётся зашивать, ещё и уколы от бешенства и столбняка в живот делать. Сорок штук! Кенга ведь — сучка уличная и наверняка не привитая.
Вот дура! Конечно же, Аня давным-давно сделала ей все прививки. Они же вместе с другими собаками гуляют. Какое там бешенство?
Но Женя ничего слышать не хочет и требует, чтобы Аня немедленно выбросила свою бешеную собаку на улицу, иначе она пойдёт с покусанной рукой в травму и в милицию, и Кенгу усыпят. После долгой перепалки сёстры мирятся на условиях, что мать ничего не узнает про аборт Жени, и Аня больше не будет лезть в её жизнь со своими нравоучениями и своей Кенгой.
Вроде бы, инцидент обходится малой кровью и шрамом на запястье, только вот Женя и Кенга теперь ненавидят друг друга смертельной ненавистью.
В декабре Кенга спасает Ане жизнь. Они гуляют на огромном пустыре между улицами Будапештской, Димитрова и Бухарестской. Раньше здесь была свалка, перемежающаяся многочисленными заброшенными песчаными карьерами, тут и там лежали нагромождения бетонных плит и колец — место глухое и страшное, идеальное для детских приключений и легенд. Теперь всё постепенно благоустраивается-застраивается: насыпали песочные дорожки для любителей бегать трусцой, разбили газоны, осушили большую часть карьеров, оставив только на левой стороне Бухарестской улицы. Там же, на Бухарестской, идёт перманентное строительство, заселяют новостройку за новостройкой. Аня радуется — приедут новые собаки.
Аня не любит летом выгуливать собак на этом пустыре, сиротливо жмущемся теперь к Будапештской улице, потому что здесь очень грязно, полно огромных луж, оставшихся от карьеров, и всякой мелкой падали, которая так и притягивает собак. Набегается довольная собачка по грязи, потом найдёт в высокой траве какую-нибудь вонючую-превонючую разложившуюся мертвечину и начнёт на ней радостно валяться вверх тормашками, осуществляя предел мечтаний каждой нормальной псинки. Ещё можно за дикими утками погнаться и в лужу забежать, поплавать, чтобы запахи как следует смешались и избавиться от них стало ещё труднее. В общем, не любит Аня гулять на этом пустыре летом. А зимой в хорошую погоду — почему бы не погулять.
Но в этот раз Аня с Кенгой не гуляют, а быстро идут за замечательным волчьим шпицем Артюшей, чтобы взять его с собой на прогулку. Артюша живёт на углу Будапештской и Купчинской, и они срезают угол, экономя драгоценное время. Артюша — представитель цирковой династии, добрый, весёлый и очень игривый. Его длинная, торчащая во все стороны шерсть делает его похожим на дикобраза с мягкими иглами, а хитрая умильная волчья мордочка не может не вызвать ответной улыбки. Больше всего на свете Артюша любит играть. Дома у него есть бубен и тамтам, на которых он отбивает ритмичную дробь, и куча других игрушек, которые так нравятся Кенге.
Короткий зимний день стремительно переходит в вечер, поэтому Аня торопится пройти пустырь до темноты. Клубится лёгкая позёмка, холодный ветер больно кусается, и Аня поднимает жёсткий воротник пальто до вязаной шапки. Аня идёт быстрым шагом по дорожке, протоптанной такими же смелыми торопыгами в снегу, а довольная Кенга носится где-то — то слева, то справа — в поисках приключений. Вокруг ни души, пусто, ну на то и пустырь. Белый снег вдали сливается с серым небом. Впереди дорожка обегает гору из заснеженных бетонных плит, явно оказавшихся лишними в каком-то СМУ.