Клирик засмеялся, глядя на потрясенных людей, и знаком велел Поквасу отойти от двери. От рокота его заклинаний у Мимары заложило в ушах, как будто она нырнула глубоко в воду… Его глаза и рот сверкнули белым свечением, и в воздухе волной задрожала сила. Раздался оглушающий треск, и бронзовые ворота распахнулись.
— Бежим. Пора, — проговорил нечеловек, и его голос чудесным образом был слышен сквозь визг и рев.
С трепетом, слишком хрупким, чтобы назвать его надеждой, оставшиеся в живых ступили в темноту по другую сторону бронзовой дверной рамы.
Вниз. Вниз. Вниз до самого глубокого камня.
Не было больше покрытых изображениями стен, ровных полов и сводчатых потолков. Бежали по грубо высеченным в скале туннелям, таким глубоким и проходящим так близко к подножию горы, что даже воздух казался сжатым. Потрескавшийся камень становится таким горячим, что до него не дотронуться, как до булыжника, который лежал у костра. Воздух — движется, раскаленный, все время навстречу, как будто нечто постоянно дышит им в лицо. На языке горько от серного привкуса пыльной взвеси.
Мимара поняла, что они вошли в шахты — место, где обречены были на каторжный труд тысячи человеческих поколений, когда рабы производили на свет новых рабов, чтобы добывали для своих нечеловеческих хозяев благословенный нимиль. Вслед за охотниками полились орды шранков, которые устремились вниз по проходам, протискиваясь через узкие места, тявкая и крича. Они приближались, насколько можно было понять по цокоту их когтей, лязгу оружия, клокотавшей в их криках слюне. Экспедиция, как лодчонка, неслась, покачиваясь, на краю прибывающей волны. Но злобное неистовство и превосходящее число преследователей замедляли их, сдерживали, как веревками. Несколько раз Клирик останавливался, чтобы встретить преследователей, оставляя охотникам лишь колеблющийся от бега неверный свет их единственного факела. За спиной скальперы слышали раскаты хохота, ропот заклинаний, вибрирующий у них в костях, грохот немыслимых рушащихся масс. Но страшно было, что шранки обойдут их по многочисленным обходным туннелям. Поэтому на каждой развилке Капитан уходил влево и вниз, надеясь, что в глубоких подземных лабиринтах удастся оторваться от преследователей.
Громада мира над головой вырастала все выше.
Горло горело от лихорадочного дыхания. Жар притуплял изнеможение. Мимара то и дело падала, вставала, бежала дальше, неверными пьяными шагами. Она начала отставать. Ее наполняло чувство, почти религиозное, теплое, дарующее покой, похожее на трепет божественного откровения, бесплотного и парящего и мучительно светлого. Она дошла до пределов ужаса и напряжения воли, и теперь ничего не остается, как развернуться и рухнуть вниз…
Она добежала до самого края того единственного направления «прочь».
«Прости меня…»
Все плотное стало водой; только земля может разбить ее. Мимара оседает, как мешок. Сил нет даже поднять руки. Песок бьет наотмашь по лицу. Пыль жжет десны.
Шранки настигнут ее, она погибнет, растерзанная их грубой звериной злобой.
«Прости меня, мама».
Мимара услышала крики ярости, сдавливающиеся рыданиями. И почувствовала запах мирра…
Ее поднимают к чьей-то широкой груди, несут на руках, и она безвольно висит на них, как белье на веревке.
— Ты не должна погибать из-за меня! — услышала она хриплый голос. — Я пронесу тебя через врата ада! Ты слышишь меня? Мимара! Ты меня слышишь?
Она тянется к его щеке, но рука — словно камешек, подвешенный на веревке.
Мимара позволяет взгляду безвольно мотаться вместе с головой, как той заблагорассудится. Голова подскакивает и качается в такт шагам — кажется, только сгиб одетой в кольчугу руки не дает ей отвалиться. По стенам и потолку разбегаются трещины, искривляются, перекрещиваются, и взрываются выбоинами и выступами. Охотники то наддавали, то бессильно плелись. Сквозь слезы и причудливыми углами падавший свет, их фигуры виделись искаженными. Двое волокли волшебника. Носки его ног прочерчивали в песке колеи, подскакивали на крупных камнях.
Коридор резко пошел вниз, повернул по дуге и вдруг закончился пастью оранжевого цвета, широкой, как выжигающее горизонт солнце. Разглядывать затекала шея, и некоторое время Мимара просто созерцала тени охотников, движущиеся по освещенному пространству.
— Свет, — прошептала она. — Что… что это такое?
— Свет, — хрипло подтвердил Сома. — Мы не знаем, что это.
— А Клирик?
— Пропал. Где-то сзади.
Она вдруг почувствовала, что жара сгущает воздух, превращает пустоту в пепел. Кажется, эту жару она ощущала все это время, тенью сквозь липкий холод беспамятства.
Мир так просто не отпускает, он глубоко вонзает свои крючки в человеческие души, которые тащит по всем своим бесконечным закоулкам. Словно перерождаясь, по-новому видятся обстоятельства, обновленную силу обретают сердца. По ее обессиленным мышцам пробегает искра, воля снова обретает власть над ослабшим телом. Мимара взглянула на мужчину, который ее нес — на Сому, оставившего свое нарочитое дурачество, — и почувствовала себя ребенком на качелях.
Она знала, что он любит ее.
Свет, неистовый и дымящийся. Туннель открывается, как раструб помятого рога. Шипение, которое раньше ускользало от слуха, разбивается о восхищенный рев. Тяжелый смрад прочно застрял в воздухе, как жало в коже. Охотники начали неуверенными шагами спускаться по горячим булыжникам склона (чаша разрушенного амфитеатра, поняла Мимара), жадно разглядывая стены ущелья, уходящие над ними далеко в высоту, — глыбы громоздились друг на друга, тлеющие снизу багровым отсветом. Внизу, у охотников под ногами, в центре полуразрушенного амфитеатра находилась заваленная камнями площадка, которую полукругом обступили колонны — искалеченные, лишенные крыши. Свет обегал очертания, вычернял заваленное грудами камней основание амфитеатра. Сера скребла глотки изнутри. Воздух колыхался от жары.
Когда, пошатываясь, подходили к краю площадки, никто не проронил ни слова. Только здесь, на открытом пространстве пришло осознание утрат. Израненные, лишившиеся друзей, оставшиеся без провизии, Шкуродеры являли собой жалкие остатки былых себя.
Все щурились. Стискивали зубы, только чтобы не выдать усталости. Жар покалывал кожу. Многие упали на колени и потрясенно глядели на все это в смятении и ужасе. Целое озеро огня выбрасывало искры, как железо под молотом кузнеца. Бескрайнее полотно, пестрое, как старушечья кожа, и по этому полотну бушевал огонь и носились грозные отсветы.
Сома опустил Мимару на землю и свалился на четвереньки, уставившись в песок. Его спина тяжело поднималась и опускалась. Мимара подползла к тому месту, где Поквас, не церемонясь от усталости, свалил Ахкеймиона. Волшебник дышал. И вообще казался невредим. Мимара перекатила его на спину, положила безвольную голову себе на колени. С каждым вздохом плечи ее вздрагивали. Уж не рыдала ли она — Мимара и сама не понимала.