— Трему дус капкурум, — начал чужеземец, — хеди мере’отас ча…
Переводчик, судя по виду — какой-то убогий пастух из Сагланда, быстро переводил его слова на сакарпский.
— Наши пленные сообщили нам, как вы отзываетесь о нем.
О нем. Об аспект-императоре. Сорвил мысленно клял свои прыщи.
— Ах да, — ответил король Харвил, — о нашем богохульстве…
Хотя лицо отца было скрыто от Сорвила узорчатыми подлокотниками Трона из Рога и Янтаря, он прекрасно знал эту насмешливую мину, которая сопровождала подобный тон.
— Богохульство… — проговорил экзальт-генерал. — Он не стал бы так выражаться.
— А как бы выразился он?
— Что вы, как и все люди, боитесь потерять власть и привилегии.
Отец Сорвила непринужденно рассмеялся, и мальчик почувствовал гордость. Научиться бы когда-нибудь такой беззаботной храбрости.
— Так значит, — весело сказал Харвил, — я поместил свой народ между вашим аспект-императором и своим троном, да? А не поставил свой трон между вашим аспект-императором и моим народом…
Экзальт-генерал кивнул с тем же несуетным изяществом, что сопровождало его речь на родном языке, но выражал он согласие или подтверждал понимание сказанного, Сорвил понять не мог. Волосы у экзальт-генерала были серебряными, как и заплетенная косичками борода, а глаза темные и подвижные. На фоне его пышного наряда и регалий даже королевское одеяние отца Сорвила выглядело грубым и домотканым. Но внушительный вид ему придавали главным образом манера держаться и невозмутимый взгляд. Некая неуловимая меланхолия и грусть придавали ему пугающую серьезность.
— Ни один человек, — сказал Пройас, — не может встать между богом и людьми.
Сорвил с трудом не вздрогнул. Пугало, что абсолютно все они, люди Трех Морей, называли его так. И с одинаковой бездумной убежденностью.
— Мои жрецы называют его демоном.
— Хада мем порота…
— Они говорят то, что необходимо им для сохранения власти, — с явной неловкостью сказал переводчик. — Ведь они — единственные, кому предстоит проиграть от ссоры между нами.
Казалось, что всю жизнь, сколько Сорвил себя помнил, аспект-император был тревожным слухом с юга. Некоторые из самых ранних воспоминаний были об отце, который катает его на колене, расспрашивая попутно нансурских и галеотских торговцев из Мира-за-Равнинами. Те всегда с видом заискивающим и настороженным отвечали уклончиво, говоря, что уши у них слышат только торг, а глаза видят только прибыль, хотя на самом деле они имели в виду, что язык у них говорит только за золото. Во многом Сорвил был обязан своим пониманием мира караванщикам Двенадцати Шкур и их стараниям описать Юг на языке Сакарпа. Войны Объединения. Тысяча Храмов. Все бесчисленные народы Трех Морей. И приход Лжепророка, который проповедует о конце всего сущего.
— Он придет за нами, — часто говаривал Сорвилу отец.
— Папа, откуда ты знаешь?
— Он сифранг, «голод извне», он приходит в этот мир в обличье человека.
— Тогда как же мы сможем сопротивляться ему?
— Мечами и щитами, — гордо отвечал отец таким голосом, которым всегда произносил страшные вещи, когда хотел превратить их в пустячные. — А когда подведут мечи и щиты, тогда — плевками и проклятиями.
Но с плевков и ругани, как узнал впоследствии Сорвил, всегда начинали, добавляя откровенные жесты и напыщенные позы. Война — продолжение спора, а мечи — те же слова, наточенные так остро, что могут пускать кровь. Начинали с крови только шранки. Для людей она всегда была завершением.
Возможно, этим и объяснялась печаль посланца и раздражение отца. Возможно, оба уже знали исход этой дипломатической миссии. Всякий приговор требует определенных церемоний, проговаривания положенных слов, — так учили жрецы.
Сорвил схватился за край скамейки и постарался сидеть тихо, насколько позволяло перетрусившее тело. Аспект-император пришел наяву — и все равно, в это верилось с трудом. Неясная тревога, имя, идея, предчувствие, что-то далекое, за горизонтом, нечто зловещее, но понарошку, как чудища, которых поминала нянька Сорвила, когда он слишком досаждал ей. То, от чего можно отмахнуться, пока со всех сторон не обступили тени.
Теперь, где-то в темноте, скопившейся вокруг сердца и вокруг городских стен, где-то там ждал он — Голод, рядящийся в благородные одежды человека и поддерживаемый оружием унизившихся пред ним народов. Демон, явившийся, чтобы перерезать им горло, надругаться над их женщинами, увести в рабство их детей. Сифранг, пришедший чинить разорение всему, что им дорого и любимо.
— Разве вы не читали «Саги»? — недоуменно спрашивал тем временем отец у посланца. — Кости наших отцов пережили мощь Великого Разрушителя — Мог-Фарау! Уверяю вас, они не сделались настолько хрупкими, чтобы не пережить вас!
Экзальт-генерал улыбнулся, по крайней мере попытался улыбнуться.
— Ах, ну да. Доблесть не сгорает.
— О чем вы?
— Есть такая пословица в моей стране. Когда умирает человек, погребальный костер уносит все, кроме того, чем дети усопшего могут украсить свои родословные свитки. Все люди льстят себе через своих прародителей.
Харвил хмыкнул, одобряя не столько глубину, сколько уместность сказанного.
— Но при этом Север опустошен, а Сакарп по-прежнему стоит!
Пройас вымучил из себя улыбку. Вид его выражал усталое сожаление.
— Вы забываете, — сказал он тоном человека, оглашающего неприятную правду, — что мой повелитель бывал здесь и раньше. Ему случалось преломить хлеб с человеком, который возвел стены этого дворца, еще во времена, когда здесь была лишь провинция великой империи, глухая окраина. Удача оберегла эти стены, а не храбрость. А Удача, как вам хорошо известно, — шлюха.
Хотя отец часто замолкал, приводя в порядок мысли, наступившая сейчас тишина пробрала Сорвила до самого нутра. Он знал своего отца и понимал, что последние недели не прошли для него даром. Ирония в словах была все та же, а раскатистый смех звучал чуть ли не чаще. И тем не менее, что-то изменилось. Опустились плечи. Появилась тень во взгляде.
— У ваших ворот стоит Священное Воинство, — продолжал давить экзальт-генерал. — Школы собрались. Войско из сотни племен и народов бьет мечами о щиты. Судьба взяла тебя в кольцо, брат мой. И ты сам понимаешь, что победы тебе не достичь, даже владея Кладовой Хор. Понимаешь, потому что руки твои покрыты шрамами так же, как мои, потому что глаза твои так же истерзаны ужасами войны.
Снова установилась мертвенная тишина. Сорвил подался вперед, пытаясь выглянуть из-за Трона Рога и Янтаря. Что там делает отец?
— Ну же… — сказал экзальт-генерал, и в голосе его звучала неподдельная мольба. — Харвил, прошу тебя, не отталкивай мою руку. Нельзя больше допустить, чтобы люди проливали кровь людей.
Сорвил стоял, испуганно вглядываясь в каменное лицо отца. Король Харвил не был стариком, но сейчас его лицо казалось дряхлым и изборожденным морщинами вокруг светлых вислых усов, а шея словно склонилась под тяжестью короны из железа и золота. У Сорвила возник порыв, ложный и непрошеный, необоримое стремление скрыть постыдную нерешительность отца, выскочить и… и…