— Что с ним такое? — наконец прошептала она.
Ахкеймиону не хотелось даже думать о нечеловеке, не то что говорить о нем. Путешествовать в компании Блуждающего было столь же опасно, как разгуливать по этим залам, если не больше. Отсюда напрашивался недопустимый вопрос: насколько Ахкеймион готов рисковать, чтобы довести свою безумную затею до конца? Сколько душ он готов обречь на гибель?
Он помрачнел.
— Тише, — сказал он, нахмурившись, с привычным раздражением. Что она здесь делает? Зачем преследует его? Все пойдет насмарку! Двадцать лет упорного труда! А то и сам мир! Она все поставила под угрозу, ради жажды, которую ей никогда не утолить. — Они слышат гораздо лучше нас.
— Тогда ответь мне на таком языке, который он не понимает, — ответила Мимара на безупречном айнонском.
Долгий взгляд был настолько угрюм, что не оставлял места для удивления.
— Айнон, — сказал Ахкеймион. — Тебя туда отвезли?
Любопытство поблекло в ее глазах. Она сгорбилась, сидя на циновке, и молча отвернулась — он не удивился. По резным каменным пустотам распространялась глубокая и монументальная тишина. Ахкеймион сидел неподвижно.
Когда он поднял глаза, он был почти уверен, что видел, как лицо Клирика отвернулось прочь от них…
Вновь обратившись к непроницаемой черноте Кил-Ауджаса.
В его Сне внизу горела библиотека Сауглиша. Ее приземистые мощные башни обвили гирлянды огня. Над густыми клубами дыма закладывали виражи драконы. Сверкающие заклинания искрами прочерчивали небо — ослепительная каллиграфия Гнозиса.
Трепеща в воздухе крыльями, Скафра скалил гнилые зубы, пронзительно кричал, обратившись в сторону горизонта, черного смерча, двигавшегося по далеким равнинам. В сторону глухого низкого рокота, густого, как звук последнего удара сердца.
А Ахкеймион парил там невидимым, бестелесный свидетель происходящему… В одиночестве.
Где? Где же Сесватха?
Не пройдя и сотни шагов по проходу, выбранному для них Клириком, они обнаружили мумию мальчика. Он лежал спиной к стене, свернувшись, как будто обнимал котенка. Он пережил самое большее свое тринадцатое или четырнадцатое лето, как предположил Ксонгис. Императорский следопыт не мог определить, сколько времени пролежала здесь мумия, но указал на искупительные монеты, которые были положены мальчику на бок и на бедро: три медяка, два серых от пыли, а один еще блестящий, дары для Ур-Матери — не монеты, но сами акты их дарения. Видно, другие экспедиции тоже проходили этим путем. Окруженный столпившимися вокруг него артельщиками, Сома опустился на одно колено и добавил четвертую, прошептав молитву на своем родном языке. После чего поискал глазами Мимару, словно желая признания своего благородства.
— Надо следить за ним, — вполголоса проговорил ей Ахкеймион, когда все двинулись дальше. Они не разговаривали с тех пор как проснулись, и он уже начинал сожалеть, что накануне вечером оборвал разговор. Нелепо, казалось бы, праздно перебрасываться словами в самом сердце горы, но от мелких человеческих слабостей не отказаться в любых, самых грандиозных обстоятельствах. По крайней мере, ему.
— Вряд ли, — сказала она со слабостью в голосе, которая Ахкеймиона несколько встревожила. В женской усталости таится опасность — мужчины подсознательно это понимают. — Следить обычно надо за тихими. Теми, которые ждут, что за ними захлопнется дверь…
Звук чужих голосов проник в ее молчание. Рядом разразился спор о судьбе и происхождении мертвого ребенка. Как ни странно, мальчик и тайна его гибели всех привели в чувство.
— Меня этому научил Айнон, — горько прибавила она. — То… куда меня отвезли.
Экспедиция шла дальше, скоплением бледных лиц в нескончаемом мраке. Разговор необъяснимо свернул на то, какие ремесла тяжелее всего сказываются на руках. Галиан настаивал, что хуже всех рыбакам, со всеми этими узлами и сетями. Ксонгис описывал тростниковые поля Высокого Айнона, бесконечные мили полей на высокогорных Сехарибских равнинах и то, как полевые рабы вечно ходят с кровоточащими пальцами. Все сошлись на том, что если учесть еще и ноги, то самые несчастные — это сукновалы.
— Представь, каково — изо дня в день топать во всякой дряни — и не двигаться ни на локоть!
Потом перешли на нищих и стали травить байки о разных бедолагах. Заявление Сомы о том, что он видел нищего без рук и без ног, было встречено общей насмешкой. Сома вечно болтал всякие несуразности.
— Как он деньги-то подбирал? — спросил кто-то из молодых остряков. — Членом?
Поддавшись общему глумливому настроению, Галиан пошел еще дальше и сказал, что видел безголового нищего, когда служил в императорской армии.
— Мы долго думали, что это мешок с репой, пока он не начал просить…
— И чего же он просил? — поинтересовался Оксвора. Голос у гиганта всегда гремел, как бы тихо он ни старался говорить.
— Чтоб его перевернули нужной стороной кверху, чего ж еще?
В заброшенных залах грянул хохот. Лишь Сома остался безучастным.
— Как он говорил без головы?
— Ну у тебя же это вполне нормально получается!
Смех ширился. Отряд любил, когда удавалось весело подшутить над Сомой.
— В Зеуме… — начал Поквас.
— …нищие сами подавали тебе, — перебил Галиан. — Знаем.
— Ничего подобного, — рассмеялся танцор меча. — Они совершают набеги на Пустоши и дерут три шкуры с голых…
Общий взрыв негодования и смеха.
— Тогда понятно, почему ты задолжал мне столько серебра, — воскликнул Оксвора.
Так продолжалось бесконечно.
Судя по выражению лица Мимары, ее веселила вся эта болтовня, что не осталось для охотников незамеченным — особенно для Сомандутты. Ахкеймион же, напротив, с трудом время от времени выжимал из себя улыбку — как правило, в тех случаях, когда остальные ничего смешного не видели. Он не мог заставить себя не думать о нависшей вокруг них черноте, о том, какими заметными и какими уязвимыми они должны казаться тем, кто прислушивается из глубин. Стайка гомонящих детей.
Кто-то слушает их. В этом можно было не сомневаться.
Кто-то или что-то.
Клирик, рядом с которым держался, не отставая, лорд Косотер, водил их какими-то лабиринтами. Коридоры. Залы. Галереи. Некоторые поражали ровными, как по линейке выведенными стенами, другие закручивались непредсказуемой формы витками, как черви на крючке, или напоминали письмена жуков-древоточцев под корой мертвых деревьев. Все звенело под толщей камня, который пробуравили эти залы: казалось, что стены наклонились, полы изогнулись и от давящего веса потрескивают потолки. В какой-то момент впечатление того, что они находятся в гробнице, стало физически ощутимым. Кил-Ауджас стал миром клинообразных деталей, огромных провалов, невероятных изгибов, которые удерживала прочность камня и хитроумие древних. Не раз Ахкеймиону приходилось ловить ртом воздух, как будто горло кто-то сжал непреодолимой хваткой. Повсюду витал запах склепа — каменных сводов и вековой неподвижности, — но воздуха было в достатке. И все же какое-то животное чувство кричало внутри, страшась задохнуться.