«Ты этого хотел, Сесватха? Что, так и должно быть?»
Но как было со многими вопросами, которые Ахкеймион себе задавал, он уже знал ответ.
Сесватха пережил He-бога и Армагеддон, но он знал, что борьба не окончена. Скюльвенды вернулись на свои пастбища, шранки рассеялись, деля руины исчезнувшего мира, однако Голготтерат остался нетронутым. И с его черных стен слуги He-бога, Консульт, по-прежнему следили за миром. По сравнению с их терпением обращалась в ничто любая людская стойкость. И никакие эпосы, никакие предостережения в священных книгах не могли одолеть этого терпения. Ибо рукописи, быть может, и не горят, но утрачивают смысл. Сесватха знал: с каждым поколением воспоминания будут бледнеть, и даже Армагеддон забудется. И потому он не ушел – он вселился в своих последователей. Воплотив ужасы своей жизни в их снах, он превратил свое завещание в неумолкающий призыв к оружию.
«Мне было предназначено страдать», – подумал Ахкеймион.
Вынудив себя посмотреть в лицо наступающему дню, он умастил волосы и стер пятнышки грязи с белой вышивки, окаймляющей его синюю тунику. Стоя у окна, заморил червячка сыром и черствым хлебом, глядя, как восходящее солнце рассеивает туман над черной спиной Саюта. Потом приготовил Призывные Напевы и известил своих руководителей в Атьерсе, цитадели школы Завета, обо всем, что рассказал ему Гешрунни вчера вечером.
Они не проявили особого интереса. Его это не удивило. В конце концов, к ним тайная война между Багряными Шпилями и кишаурим прямого отношения не имела. А вот призыв возвращаться домой его удивил. Когда он спросил, зачем, ему ответили только, что это связано с Тысячей Храмов – еще одна фракция, еще одна война, не имеющая прямого отношения к ним.
Собирая свои нехитрые пожитки, Ахкеймион думал: «Ну вот, еще одно бесцельное поручение».
Цинично? А как тут не сделаться циничным?
Все Великие фракции Трех Морей сражались со зримыми, осязаемыми врагами, преследуя зримые, осязаемые цели. И только Завет боролся с врагом, которого не видно, ради цели, в которую никто не верил. Это делало адептов Завета изгоями по двум причинам: не только как колдунов, но и как глупцов. Нет, конечно, властители Трех Морей, как кетьяне, так и норсирайцы, знали о Консульте и угрозе второго Армагеддона – еще бы им не знать, после того как посланцы Завета веками талдычили об этом! – но они не верили.
В течение нескольких веков Консульт враждовал с Заветом – а потом попросту исчез. Пропал. Никто не знал, почему и как, хотя гипотез строилась уйма. Быть может, их уничтожили неведомые силы? А может, они уничтожили себя сами? Или просто нашли способ скрыться от глаз Завета? Три века миновало с тех пор, как Завет в последний раз сталкивался с Консультом. Уже три века они ведут войну без врага.
Адепты Завета бродили по всем Трем Морям вдоль и поперек, охотясь за противником, которого они не могли найти и в которого никто не верил. Им завидовали: они владели Гнозисом, колдовством Древнего Севера, и в то же время они служили посмешищем, их считали шутами и шарлатанами при дворах всех Великих фракций. Однако каждую ночь их навещал Сесватха. И каждое утро они просыпались в холодном поту с мыслью: «Консульт среди нас!»
Ахкеймион даже не знал, было ли время, когда он не чувствовал внутри себя этого ужаса. Этой сосущей пустоты под ложечкой, как будто катастрофа зависит от чего-то, о чем он забыл. Как будто кто-то нашептывал ему на ухо: «Ты должен что-то предпринять…» Но никто в Завете не знал, что именно следует предпринять. И пока это не станет известно, все их действия будут такой же пустышкой, как кривлянья балаганного лицедея.
Их будут посылать в Каритусаль, заманивать высокопоставленных рабов вроде Гешрунни. Или в Тысячу Храмов – неизвестно зачем.
Тысяча Храмов. Что Завету может быть нужно от Тысячи Храмов? Как бы то ни было, это означало – бросить Гешрунни, их первого реального осведомителя в школе Багряных Шпилей за все это поколение. Чем больше размышлял об этом Ахкеймиои, тем более из ряда вон выходящим ему это представлялось.
«Быть может, это поручение будет не таким, как остальные».
При мысли о Гешрунни он внезапно забеспокоился. Пусть это всего лишь вояка, этот человек рисковал больше чем жизнью, выдавая Завету великую тайну. К тому же он одновременно умен и полон ненависти – идеальный осведомитель. Не годится потерять его.
Ахкеймион снова достал чернила и пергамент, склонился над столом и быстро нацарапал:
Мне придется уехать. Но знай: твои услуги не забыты, и теперь у тебя есть друзья, преследующие те же цели. Никому ничего не говори, и с тобой все будет в порядке.
А.
Ахкеймион рассчитался за комнату с рябой хозяйкой и вышел на улицу. Он нашел Чики, сироту, который обычно служил ему посыльным. Чики спал в соседнем переулке. Мальчишка свернулся клубочком на драном мешке за кучей отбросов, над которой клубились мухи. На щеке у него красовалось уродливое родимое пятно в форме граната, а так это был довольно симпатичный мальчуган: его оливковая кожа под слоем грязи была гладкой, как у дельфина, а черты лица выглядели не менее изящными, чем у любой из палатинских дочек. Ахкеймион содрогнулся при мысли о том, чем этот мальчишка зарабатывает себе на жизнь, помимо его случайных поручений. На прошлой неделе Ахкеймион повстречался с каким-то пьяным аристократишкой – роскошный макияж пьянчуги был наполовину размазан, одной рукой он расстегивал ширинку и пьяно интересовался, не видел ли кто его милого Гранатика.
Ахкеймион разбудил парнишку, потыкав его носком купеческой туфли. Тот вскочил как ошпаренный.
– Чики, ты помнишь, чему я тебя учил? Мальчуган уставился на него с деланной бодростью человека, которого только что разбудили.
– Да, господин! Я ваш гонец.
– А что делают гонцы?
– Они доставляют вести, господин. Тайные вести.
– Молодец, – сказал Ахкеймион и протянул парнишке сложенный листок пергамента. – Мне нужно, чтобы ты доставил это человеку по имени Гешрунни. Запомни хорошенько: Гешрунни! Его ни с кем не спутаешь. Он командир джаврегов, часто бывает в «Святом прокаженном». Ты знаешь, где «Святой прокаженный»?
– Знаю, господин!
Ахкеймион достал из кошелька серебряный энсолярий и не удержался от улыбки при виде того, как восхищенно вытаращился парнишка. Чики выхватил монету из его руки, как приманку из мышеловки. Прикосновение его ручонки почему-то ввергло колдуна в меланхолию.
«Пишу, чтобы сообщить вам, что во время последней аудиенции император Нансурии назвал меня „глупцом“, хотя никаких поводов к тому я не подавал. Вас это, по всей вероятности, не встревожит. В последнее время подобным никого уже не удивишь. Консульт теперь скрывается от нас еще надежнее прежнего. Мы узнаем о них только из чужих тайн. Мы замечаем их только в глазах тех, кто отрицает само их существование. Почему бы людям и не считать нас глупцами? Чем глубже Консульт затаивается среди Великих фракций, тем безумнее звучат для них наши проповеди. Как сказали бы эти проклятые нансурцы, мы подобны охотнику в густом кустарнике – человеку, который самим фактом того, что охотится, уничтожает всякую надежду когда-либо настичь свою добычу».