– Если я когда-нибудь вздумаю встретиться с этим императором на узенькой дорожке, напомни мне, что делать этого не стоит.
– Это демон! – зло бросил Ксинем. – Хитроумный демон. И если Пройас не сумеет его обойти, все мы отправимся проливать кровь не за Айнри Сейена, а за Икурея Ксерия III.
Имя Последнего Пророка почему-то напомнило Ахкеймиону, как он продрог. Он тупо взглянул на серебряные и ониксовые фигуры на доске. Потом наклонился, взял маленький, окатанный морем камешек, который стоял на доске вместо недостающей фигуры, и выкинул его в ослепительно-белую пыль за пределами навеса. Игра внезапно показалась ему ребяческой.
– Так ты что, сдаешься? – спросил Ксинем.
Конриец был разочарован: он еще надеялся выиграть.
– Мне не на что надеяться, – ответил Ахкеймион, думая не о бенджуке, а о Пройасе. Когда принц явится сюда, то будет чувствовать себя как в осаде, а Ахкеймиону придется еще сильнее загнать его в угол, рассказав ему, что даже его драгоценный шрайя ведет какую-то темную игру.
В шатре, несмотря на зимний мрак, было тепло. Эсменет села, обняв колени. И кто бы мог подумать, что от верховой езды так болят ноги?
– Ты думаешь о ком-то другом, – сказал Сарцелл. «У него голос совсем другой, – подумала она. – Такой уверенный…»
– Да.
– Видимо, об адепте Завета?
Шок. Но потом Эсменет вспомнила, как говорила ему…
– И что с того? – спросила она.
Он улыбнулся, и Эсменет, как всегда, почувствовала одновременно восторг и тревогу. Может, это из-за его зубов? Или из-за губ?
– Да так, – ответил он. – Адепты Завета – дураки. Все Три Моря это знают… Знаешь, что нильнамешцы говорят о женщинах, которые любят дураков?
Она повернула голову в его сторону, смерила его томным взглядом.
– Нет. И что же говорят нильнамешцы?
– Что когда они спят, то не видят снов. И он мягко повалил ее на свою подушку.
«Разум, пишет Айенсис, это способность преодолевать невиданные прежде препятствия ради удовлетворения желаний. Человека от зверей отличает именно его способность преодолевать бесконечные препятствия с помощью разума.
Однако Айенсис перепутал случайное и существенное. Куда важнее способности преодолевать бесконечные препятствия способность противостоять им. Человек отличается не тем, что рассуждает, а тем, что он молится».
Экьянн, «Послания», I, 44
Конец зимы, 4111 год Бивня, Момемн
Принц Нерсей Пройас пошатнулся, но снова выпрямился. Его люди гнали шлюпку сквозь буруны. Он твердо решил прибыть к берегу Нансурии стоя, однако Менеанорское море, которое твердо вознамерилось биться в берега до тех пор, пока весь мир не станет морем, делало это непростой задачей. Уже дважды пенные стены клокочущего прибоя едва не выбросили принца за борт. Пройас уже начал задумываться, разумно ли его решение. Он окинул взглядом голую песчаную полосу пляжа, увидел, что в непосредственной близости развевается только штандарт Аттремпа, и решил, что прибыть на берег сухим, пусть и сидя, куда лучше, чем полуутонувшим.
«Наконец-то я со Священным воинством!»
Но как ни глубоко волновала его эта мысль, она сопровождалась некоторой тревогой. Он был первым, кто поцеловал колено Майтанета тогда, в Сумне, а теперь он последний из Великих Имен, кто присоединится к Священному воинству! Пройас был в этом уверен.
«Политика!» – кисло думал Пройас. Айенсис утверждал, что это искусство добиваться преимуществ внутри сообщества людей, но философ был не прав: это скорее абсурдное торжище, чем упражнение в красноречии. Приходится поступаться принципами и благочестием, чтобы добиться того, чего требуют принципы и благочестие. Пачкаться ради того, чтобы очиститься.
Пройас поцеловал колено Майтанета, вступил на путь, куда звали его вера и принципы. Сам Господь освятил этот путь! Однако с самого начала он вел через грязное болото политики: бесконечная грызня с королем-отцом; выводящие из себя проволочки, связанные с необходимостью собрать флот; неисчислимые уступки, договоры, упреждающие удары, ответные удары, лесть, угрозы… Как будто для того, чтобы спасти душу, ее сперва надобно продать!
«Это и есть твое испытание? И что, ты снова счел меня недостойным?»
Даже морское путешествие оказалось испытанием. Менеанорское море всегда коварно, а в зимнюю пору оно особенно бурно. У берегов Нрона их захватила буря, и корабли унесло за пределы Менеанорского моря. Неблагоприятные ветра пригнали их к самым языческим берегам – в какой-то момент они оказались всего в нескольких днях пути от Шайме, по крайней мере так сказал идиот штурман, как будто эта насмешка судьбы должна была порадовать, а не разгневать принца. Потом, когда они мучительно пробирались на север, налетела вторая буря, которая разметала его корабли. Более пятисот человек расстались тогда с жизнью. Казалось, на каждом шагу что-то противостоит его усилиям. Если не люди, то стихии, а если не стихии, то люди. Мучили даже собственные мысли: а что, если Священное воинство уже выступило в поход без него? Что, если, когда он прибудет, ему предложат распить с императором кубок вина и возвращаться домой?
Быть может, этого следовало ожидать. Быть может, та встреча с Ахкеймионом в Сумне – да еще в тот самый миг, когда он преклонил колени перед Майтанетом! – была не просто досадным совпадением. Быть может, то было предзнаменование, напоминание о том, что боги зачастую смеются, когда люди скрежещут зубами от злости.
Как раз в этот момент огромная волна качнула шлюпку вперед и окатила сидящих в ней пенящейся, пронизанной солнцем водой. Киль скользнул вбок по волне, точно желудь по шелку. Несколько гребцов вскрикнули. В какой-то миг казалось, что шлюпка непременно перевернется. Они потеряли одно из весел. Потом днище заскрежетало по песку, и шлюпка засела на мели посреди нескольких намывных отмелей, выступающих из-под воды во время отлива. Пройас выскочил из шлюпки вместе со своими людьми и, не обращая внимания на их протесты, помог им затащить шлюпку подальше на белый, как кость, песок. Оглянувшись, он увидел свой флот, разбросанный по сияющему морю. Просто не верилось. Они здесь! Они добрались!
Пока остальные выгружали из шлюпки вещи, Пройас прошел несколько шагов в сторону берега и рухнул на колени. Песок жег его кожу. Ветер трепал короткие, иссиня-черные волосы. Ветер пах солью, рыбой, раскаленным на солнце камнем – почти так же, как пахнут далекие берега его родной Конрии.
«Началось, Пророк милостивый… Священная война началась. Позволь же мне стать источником твоего праведного гнева! Пусть десница моя станет той дланью, что освободит твой очаг от злобы неверных! Позволь мне стать твоим молотом!»
Здесь, за всепоглощающим ревом прибоя, можно было плакать – никто не увидит и не услышит. Пройас смахнул слезы с глаз.
Боковым зрением он увидел, как навстречу через белые дюны идут ожидавшие его люди. Он прокашлялся, встал, машинально отряхнул песок с туники. Над их головами развевался штандарт Аттремпа. Они упали на колени и, упершись ладонями в колени, склонились перед ним до земли. Позади них возвышался небольшой обрыв, а над краем обрыва на фоне неба виднелось огромное серое пятно – очевидно, Момемн, окутанный дымом бесчисленных костров и очагов.