Охотник стоял ко мне спиной. То был высокий плечистый человеческий экземпляр, и чем больше я вглядывался в его очертания, тем более убеждался, что где-то их уже видел. Стоял он неподвижно, как истукан, наводя на мысль о некоем сильном переживании. Мысль подтверждалась тем, что он раз или два поднес к глазам платок. Я уже приложил палец к носу и готов был отчетливо крикнуть: «Эй, сердешный!» — когда тот последний раз вытер глаза, торопливо запихнул платок в карман и, позвав: «Буян! Белл!» — быстро пошел к воротам. Черт возьми, в хорошенькую же переделку я угодил! Это лицо было мне так же знакомо, как ваше; я видел его увенчанным короной. Другими словами, то был наш законный повелитель Адриан Август собственной персоной.
— Герцог Заморна?! — воскликнула мисс Гастингс.
— Да.
— А он вас заметил?
— Меня? Нет, черт побери! Узнав его сатанинское величество, я тут же припустил без оглядки. О Боже, как я бежал!
— А какое это имеет отношение к могильному камню? Почему он плакал?
— Потому что там погребена одна из его пассий, женщина, о которой много говорили лет пять назад, Розамунда Уэллсли. Она умерла в домике где-то между Инглсайдом и Скаром, после того как прожила там несколько месяцев под вымышленным именем. Судя по тому, что я слышал, она поторопила свой уход из мира, когда жизнь стала ей не мила.
— Наложила на себя руки? Почему?
— От стыда, что чересчур неосмотрительно любила его величество. Я как-то ее видел. Она была очень красива: немного похожа на нашу общую знакомую Джейн Мур лицом и фигурой — высокая, изящная, белокурая и с голубыми глазами. А вот по складу души, не в пример мисс Мур, умная и нежная. Герцог согласился стать ее опекуном и наставником. Он исполнил эти обязанности в своей всегдашней манере: опекал ревниво и наставлял денно и нощно — по крайней мере в искусстве любви. Примерно год она благоденствовала под королевским присмотром, потом начала чахнуть. Поползли нехорошие слухи. Они дошли до ее ушей. Родственники потребовали, чтобы она оставила венценосного опекуна. Он поклялся, что этого не будет; они настаивали и хотели ее забрать. Тогда его величество увез воспитанницу в отдаленнейшее свое имение и объявил родственникам, что те могут приехать за ней сами — если посмеют сунуться в сердце его страны. Она не оставила им такой возможности. Думаю, позор и страх привели ее чувства в горячечное исступление. Очень скоро Розамунда умерла — своей смертью или нет, бог весть. Здесь она погребена, и вот камень, который возлюбленный положил на ее могилу. Ну, Элизабет, как вам эта история?
— Как я понимаю, герцог Заморна ее не бросил и по-прежнему помнит даже и после смерти, — заметила мисс Гастингс.
— О! Конечно, это утешает, ведь герцог Заморна — земное божество! Дьявол его раздери!
— Судя по всему, что я слышала о герцоге Заморне, он изрядный повеса. Впрочем, насколько я понимаю, все знатные люди таковы.
— Вы когда-нибудь имели счастье лицезреть его величество? — спросил сэр Уильям.
— Ни разу.
— Однако вы видели его портреты, а они все, как один, отличаются большим сходством. Вам они нравятся?
— Без сомнения, он красив.
— О, конечно! Чертовски, убийственно красив! Какие глаза и нос, какие кудри и бакенбарды! А рост, а фигура! И грудь — два фута в поперечнике! Я еще не встречал женщины, которая бы не оценивала мужчин по росту и ширине плеч.
Мисс Гастингс только молча улыбнулась и потупила взор.
— Я крайне раздосадован и сердит, — проговорил сэр Уильям.
— Почему? — спросила мисс Гастингс, по-прежнему улыбаясь.
Сэр Уильям в свой черед промолчал, только принялся насвистывать. Через минуту он пристально огляделся и вновь посмотрел на спутницу.
— Вы заметили, — сказал он, — что солнце село и вокруг быстро темнеет?
— О да, — ответила мисс Гастингс, торопливо вскакивая. — Надо идти домой, сэр Уильям, как я забыла? Как перестала следить за временем?
— Не волнуйтесь, — произнес молодой баронет, — и присядьте еще на несколько минут. Я скажу то, что должен сказать.
Мисс Гастингс подчинилась.
— Вы видите, — продолжал он, — что все здесь безмолвно, сумерки сгущаются и землю озаряет лишь встающий месяц?
— Да.
— Вы знаете, что от вас до Заморны четыре мили и на две мили вокруг нет ни одного дома?
— Да.
— Так вы понимаете, что здесь, в сумерках и тишине, мы с вами одни?
— Да.
— Доверились бы вы в такой ситуации человеку, который вам неприятен?
— Нет.
— Так я вам приятен?
— Да.
— Насколько?
Последовала пауза — долгая пауза. Сэр Уильям не торопил ее с ответом, просто сидел тихо, тихо смотрел на мисс Гастингс и ждал. Наконец она проговорила чуть слышно:
— Скажите прежде, сэр Уильям Перси, насколько я приятна вам.
— В данную минуту — более, чем любая женщина на земле.
— В таком случае, — прозвучал искренний ответ, — я вас боготворю — и этого не изменит даже смерть.
— Тогда, Элизабет, — продолжал сэр Уильям, — выслушайте мой последний вопрос и не пугайтесь. Я поступлю как джентльмен, каким бы ни было ваше решение. Вы только что сказали, что все знатные люди — повесы. Я знатный человек. Станете ли вы моей любовницей?
— Нет.
— Вы сказали, что боготворите меня.
— Да, всем сердцем. Но я не стану вашей любовницей, потому что тогда бы я себя возненавидела.
— То есть, — ответил баронет, — вы боитесь людского порицания.
— Да. Людское порицание ужасно, и особенно я боюсь уронить себя в глазах трех человек: отца, Генри и мистера Уорнера. Я лучше умру, чем заслужу их презрение. Сейчас я втайне ликую, что даже без их опеки ни словом, ни поступком не дала оснований в чем-нибудь меня заподозрить. Отец и мистер Уорнер называют меня упрямой и обидчивой, но оба гордятся тем, как я живу, строго держась границ добродетели. Генри, хоть и сам не святой, застрелится, если узнает, что его сестра усугубила бесчестье, которое он навлек на имя Гастингсов!
— Так вы ничем не готовы для меня пожертвовать? — ответил сэр Уильям. — Моя совершенная любовь и доверие не заменят вам благосклонности света? Вам неприятно беседовать со мною, сидеть рядышком, как сейчас, позволить мне держать вашу руку?
Слезы выступили в глазах мисс Гастингс.
— Я не смею вам ответить, — проговорила она, — ибо боюсь того, что могу сказать. Я так же не могу не любить вас, как месяц не может угаснуть. Я была бы счастлива стать вашей служанкой. Но любовницей! Это невозможно.
— Элизабет, — сказал сэр Уильям, глядя на мисс Гастингс и кладя руку ей на плечо. — Элизабет, глаза вас выдают. Они говорят на языке очень пылкого, очень страстного сердца. Они сознаются, что вы не только любите, но и жить не можете без меня. Покоритесь же собственной натуре! Позвольте мне здесь и сейчас назвать вас своей!