С пятью… Даний с рождения был уверен, что их всего четыре: земля, вода, воздух и огонь. А еще что?
Санджи держались с ним с вежливым отчуждением, иного он и не ждал, а потому не обижался. Но после того, как Даний уселся на подоконнике, немолодой и не слишком приветливый Шан неожиданно разговорился. От него правитель Акры узнал и о пятой стихии, и о трех гармониях, и о восьми вратах Дракона. Какой-то смысл во всем этом определенно был.
Шан с Вонгом и в этот раз, как всегда, сразу после не слишком обильного ужина, пустились в обсуждения каких-то недоступных уму понятий, касавшихся седьмого воплощения Чи-Ю и свидетельствующих об этом птиц Луань с головами, обвитыми змеями и прикрытыми щитами (на взгляд Дания, весьма полезная предосторожность, особенно если змеи ядовиты). Обычно он с интересом прислушивался к их дискуссиям и даже вставлял комментарии, иногда огорчавшие Шана… и гораздо чаще смешившие Вонга. Но сегодня его мысли были далеко.
Чиони возникла рядом неслышно, как призрак, и, взглядом спросив разрешения, присела на подоконник. Как будто его «да» или «нет» и впрямь имели здесь значение! Впрочем, может быть, и имели. Даний не возражал против присутствия девушки.
– Испытание ты прошел, – объявила она.
– Ну уж, – возразил Даний, – сарай горожанина это еще не дворец правителя.
– Разница невелика, – отмахнулась Чиони, – сумел похитить одного осла, сумеешь и другого.
– Придется поверить тебе на слово.
– Даний… воины Санджи – одна семья, – вдруг сказала она, пристально глядя ему в глаза.
– И? – полукивнул-полуспросил он.
– Мы доверяем друг другу жизнь. И полная откровенность между своими – одно из условий выживания.
– Я в чем-то слукавил?
– Боюсь, что да, – вздохнула Чиони, – ты ведь не пользовался магией. Вообще. Почему?
– Решил, что и так справлюсь. Это ведь было совсем не сложно.
– Не обманывай меня. Ты не то чтобы не захотел. Ты не смог. Твоя сила не свободна. Ее связывают печаль и тревога. И они чем дальше – тем сильней. Ее чувствую я, чувствуют Шан и Вонг. Скоро на тебя начнут рычать собаки и оглядываться дети. А потом ты станешь как маяк в ночи, и это – совсем не дело. Чужая тревога видна. Иногда – очень видна.
Даний переменил положение. Сейчас он сидел так, что почти касался затылком стены, а взгляд его блуждал по темным крышам низеньких сараев.
– Где-то здесь, в этом большом и жестоком городе, бродит хрупкая сероглазая женщина. Ее волосы – как апрельское солнце, смех – как золотые бубенчики. А воля – как дамасский клинок. Она совсем одна. А я не знаю, как ей помочь. Знаю лишь, что она жива и здорова.
– И это больше, чем могут сказать о своих близких многие в эти странные времена, – проговорила Чиони. Она оперлась рукой о подоконник и наполовину высунулась в окно, пытаясь поймать слабый ветерок.
– Ты любишь ее пятнадцать лет. Почти столько же, сколько я живу на свете. Я убивала… Но я еще никогда не любила.
– Какие твои годы, – улыбнулся Даний, – успеешь. Это никого не обойдет, как рождение, смерть и налоги.
Чиони шутки не приняла. Она сидела какая-то непривычно задумчивая.
– Считается, что воин Санджи должен быть свободен, – сказала она. – Полностью свободен. От страха, от тоски, от гнева. От всех привязанностей и чувств. Кроме чувства долга.
– Существенная оговорка, – кивнул Даний. Помолчал немного и добавил, как бы в раздумье: – Я убивал. Я любил. Я тосковал и гневался. Был должен и отдавал долги. Я боялся. Но свободным я никогда не был. Только сейчас… Свобода – это действительно высшая ценность на земле. Даже, может быть, выше любви.
– Но не выше долга?
– Нет. Не выше, – согласился Даний, глядя в темноту ночи рассеянным взглядом.
– Успокойся. Отпусти свою тревогу, – велела Чиони, – твоя женщина жива. А тебе нужны все твои силы. Нам всем они нужны. Постарайся, Даний. Иначе мы можем не пережить следующий день.
* * *
В начале августа, когда лето становится золотым: неярким, мягким, пленительным; когда алые розы в саду правителя пахнут особенно упоительно, а море ласково и почти не штормит, когда все вокруг дышит покоем и томной, неспешной страстью, в Акре чествовали бога глубин Посейдона. Традиция эта пошла еще от первых поселенцев, от Бальдра и его воинов. Тогда дары приносили северному морскому богу, за давностью лет никто уже не помнил его имени. Сейчас горожане готовились совершить жертвоприношение в честь Посейдона, храм его в этом знаменитом городе-порте был построен с размахом, и, при желании, мог вместить всех горожан.
Сразу после жертвоприношения все купцы, торгующие в Акре постоянно, должны были получить подтверждение своих прав из рук самого правителя. Эту скучную канцелярскую процедуру жители полиса давно превратили в «светскую» часть праздника: красивая, торжественная церемония в начале, лихая распродажа всего залежалого товара, больше похожая на налет вражеской конницы – в середине, и завершали все это ежегодное безобразие шумные гуляния с обильной выпивкой и неизбежная большая драка моряков с мастеровыми. Весь этот день даже купцы больше старались произвести впечатление и удивить, чем соблюсти выгоду.
Что будет с любимым праздником в этом несчастливом году, гадать начали уже за неделю. На базаре упорно ходили слухи, что праздник отменят. Либо из-за загадочной долгой болезни Дания, либо из-за скфарнов. Но, оказалось, новый советник намерен чтить традиции…
Боги его поддержали: день выдался на редкость ясный.
Но на этом, пожалуй, вся благодать и закончилась. С самого раннего утра, еще, кажется, до солнышка, по улицам начали шнырять бывшие грабители, воры, попрошайки, а ныне же – городская стража, хранители покоя благословенной Акры… Ну, какие хранители – такой и покой! Настращав и обозлив, сколько возможно, тех торговцев, которые еще остались в городе и сохранили желание приумножать свое состояние торговлей, ребята как-то ловко рассредоточились и почти уже не лезли в глаза, тем более что помалкивали.
По давней, неизвестно откуда взявшейся, но именно за давность и чтимой традиции, главным местом праздника считался не храм, а базарная площадь. Там собирались купцы, туда торжественно прибывали носилки правителя, там же и дрались. А начиналось действо еще засветло, у парадной лестницы дворца. Именно там загодя, иногда еще с вечера, собирались горожане, охочие до праздников. С первыми лучами солнца носилки Дания подавались к лестнице. Он сходил по ней вместе с женой, и русоволосая Франгиз своими простыми белыми одеждами, молочной шеей и точеными руками без единого браслета совершенно и с волшебной легкостью затмевала в пух и прах разряженного Дания. Супруги садились в носилки, для такого случая подавали открытые, и рабы несли их сначала в храм, потом по главной улице города к рыночной площади, а горожане шли рядом, позади и впереди, забрасывая носилки цветами, и господин Рифат считал новые седые волоски в бороде, потому что как, скажите на милость, можно в такой толчее обеспечить безопасность правителей? На площади уже заранее был сооружен помост, поставлены стол и маленькая скамья. Как правило, старшина цеха или же сам торговец, если он достаточно богат, «кланялся» Данию каким-нибудь дорогим товаром, а Франгиз – заморской диковинкой, привезенной специально для такого случая. Даний вертел ее в руках, удивлялся на всю площадь, благодарил щедрого дарителя и желал ему в грядущем году больших и честных прибылей, а потом церемонно передавал подарок специальному слуге, сам присаживался за стол и выводил крупно и разборчиво свою подпись на договоре. А тут уже грели воск и резали разноцветные ленты, и стоял еще один человек с золотой ложкой, часто – сам Никий, и под одобрительные крики толпы Даний скреплял новый договор своей печатью, подтверждая право купца торговать в пределах полиса на прежних условиях. Подходил следующий торговец – и все повторялось. Пока Даний и Франгиз исполняли государственные обязанности, купцы «показывались» кто как может: продавали за мелкую монету, а то и вовсе «за костяную иголочку» разноцветные леденцы в форме печати Дания, но побольше, водили меж торговых рядов большую пятнистую дикую кошку, которая шипела и топорщила усы, гадали по книге на удачную или неудачную покупку (всегда выходило удачно) и ломали лепешку с теми, с кем в прошлом году умудрились поссориться.