– Глянь, что посеял этот горе-воин, – младший поднял сверток, неожиданно оказавшийся тяжелым, и достал из ножен на поясе широкий, острый нож.
Тихий согласный вздох компании раздался в песках, когда грубая и грязная шкура сползла с того, что вез путник в своей чересседельной сумке. На песок выкатилась большая глиняная бутыль.
– Старинная, – со знанием дела сказал старший.
– Сладкое, должно быть, вино, – добавил второй.
– Сам шаханшах пьет такое только на свадьбах, – задумчиво протянул третий.
Старший потянулся к пробке. Двое других смотрели на него с большим одобрением.
– И чем ее запечатали, Танат их забери! – выругался он.
И тут… казалось, синее сияние на мгновение окутало старинную бутыль, руки того, кто ее держал, лицо, всю его несуразную фигуру в богатом, но грязном халате.
– Что с тобой? – скорее удивленно, чем испуганно спросил его приятель.
А свет тем временем разгорался, словно стремясь вобрать в себя всю компанию. И был он совсем даже не горячим. Вообще никаким…
Солнце поднялось уже достаточно высоко. Становилось почти нестерпимо жарко. А на желтом песке лежали три краснолицых и синегубых тела.
Они не возразили ни словом, ни жестом, когда спустя некоторое время к ним вновь приблизились непонятной масти конек и путник. Внимательнейшим образом оглядев бутылку, путник вновь аккуратно упаковал ее, перевязал крепкой жилой и, удовлетворенно хмыкнув, запихнул в переметную суму.
* * *
Йонард был зол… зол как собака. И дикая звериная злоба толкала его на опрометчивый шаг – вцепиться зубами в это жирное и грязное тело, сомкнуть их, сдавить что есть сил и услышать, как это подобие человека испустит последний вздох, а там – пусть рубят на куски. Но, как ни странно, не человек, а именно зверь, сидящий в Йонарде, властно приказал ему: «Не торопись. Ляг. Будь спокоен и готов. Сейчас не время, но время еще придет».
Кормили его вполне сносно – густой, наваристой похлебкой с бараньими потрохами. Хаим, тот самый жирный и отвратительно пахнущий предводитель этой оравы, сказал, что зверь не должен терять сил.
Зачем-то разбойникам нужна была его сила. Йонард попытался догадаться, зачем, но вскоре бросил бесполезное занятие. Бесплодные размышления утомляли его больше, чем бесцельные действия. Он поступил, как велел ему голос инстинкта – затаился, выжидая. Бесконечное терпение, свойственное зверю и воину, должно было сослужить ему хорошую службу, только бы не лопнула эта тетива натянутого лука, вспыльчивость и так уже подводила его множество раз.
После разговора с призраком Дзигоро, он несся, не разбирая дороги, да и какая там дорога в пустыне… Но, почуяв вдруг запах влажной, сырой земли, Йонард, не раздумывая, свернул к маленькому оазису, чтобы напиться воды. Он не был по-настоящему диким зверем, затравленным, уходящим от погони, наученным опасаться даже тени куста над озерцом, иначе он никогда бы не подошел к водопою так открыто. Земля ушла из-под ног, тугая петля захлестнулась на шее. Йонард покатился в беспамятство…
Сколько прошло времени с того момента? Как он ни старался, так и не смог вспомнить. Его привели в чувство сильный пинок в живот и целый бурдюк воды, опорожненный прямо на «полудохлую псину». Йонард, как мог, извернулся и клацнул челюстями… Кто-то из охраны вовремя отшатнулся, а кто-то разразился одобрительным хохотом.
Сначала они остановились в небольшом оазисе, который располагался на самой удобной караванной дороге к городу. Раз в два-три дня тут можно было смело устраивать стоянку. Толстый Хаим не мелочился. Он был, как утверждал он сам, по натуре «добр и справедлив» и не любил крови. Действительно. Он избегал убивать купцов, неосторожно забредавших в оазис, он встречал их как князь. Кормил, поил, дарил лучшие халаты со своего плеча. Бурдюки путников Хаим считал за честь собственными руками наполнить молоком «от самой красивой верблюдицы». Приятно удивленные таким обхождением купцы покидали гостеприимный оазис… и больше их никто никогда не видел. Ни в Хорасане, ни в других краях. Только таинственным образом возвращались к Хаиму дареные халаты, в основном зеленые, богато расшитые шелком. Об участи купцов в присутствии Хаима не говорили… да и в отсутствие его старались помалкивать. Видно, кое-кто накладывал невольный обет молчания даже на эти закостенелые души.
Впрочем, нынешний хан Хорасана был кем угодно, только не дураком. Караваны пропадали, Хорасан нес убытки, и воины конной стражи время от времени делали вылазки, пытаясь поймать Лисицу-Хаима. Но в оазисе их встречала благословенная тишина.
В этот раз разбойники освободили стоянку быстрее, чем обычно, но все же без спешки. Увязали в тюки походный лагерь, запаслись водой и, покинув оазис, цепочкой двинулись на юго-запад. В горы. Шли быстро, и Йонард в полной мере сумел оценить преимущества собачьей шкуры и четырех лап вместо двух. Однако на исходе четвертого дня его снова пленили.
Сплошной песок сменился редкой и пожухлой растительностью, прятавшейся от солнца в основном по низинам. Потом как-то сразу выросли горы, до этого лишь смутно маячившие на горизонте.
– Здесь будем стоять до следующей луны, – отдуваясь, объявил Хаим-Лисица, – пока доблестному Ардаширу не надоест сторожить свою тень.
Йонарда хорошо покормили, что его, впрочем, уже перестало удивлять, а потом надели на него железную цепь и привязали к кольцу, вбитому прямо в каменную стену небольшой, но сухой и вполне обжитой пещеры. Видимо, здесь разбойники обычно пережидали облавы. Йонард невольно подумал, что кстати помянутый Хаимом Ардашир дал бы себя высечь на площади, чтобы только узнать, где находится разбойничья стоянка. Но варвар был последним существом, кто мог бы сообщить ему об этом. И не потому, что оценил гостеприимство Хаима. Просто не любил он Хорасан, а конную стражу любил еще меньше.
Оставшись в одиночестве, Йонард сразу же попробовал освободиться, но понял, что ни к чему это не приведет. Цепь в стене пещеры была закреплена намертво, и Йонард не мог даже удавиться. Впрочем, он и не собирался. Разные мысли посещали его в эти долгие одинокие часы, и все больше о том, как стать человеком и расправиться с египтянином и с Хаимом, и, по возможности призвав справедливое возмездие, наложить руку на сокровища разбойников. Короче говоря, сначала отомстить, потом стать человеком, а потом обрести сокровища – именно в таком порядке… или наоборот. В конце концов Йонард запутался окончательно – чего ему хочется больше. Мыслей о том, что он может никогда не вырваться из собачей шкуры и даже погибнуть по прихоти толстого предводителя разбойников, Йонард не допускал. И нельзя было ему допускать таких мыслей, иначе и взвыть можно от безысходной тоски.
На следующий вечер его впервые не накормили. Йонард потоптался на месте, погремел цепью и лег. Умение терпеть холод, голод и боль было его неразменным достоянием, однако он не собирался терпеливо спускать издевательства над собой. Поэтому планы мести буквально роились у него в голове, один другого кровожаднее. Правда, поделиться ими было не с кем, а воплотить в жизнь немедля не представлялось возможным. Было от чего сойти с ума.