— Жакетта, вы выглядите как влюбленная без памяти девчонка! — вдруг воскликнула королева.
Я даже вздрогнула от неожиданности. Я смотрела на реку и вспоминала Ричарда, который где-то там, за морем, в Кале, наверняка пребывает в ярости — в этом я ни капли не сомневалась — из-за того, что не он возглавил поход на Бордо.
— Простите, я задумалась, — со смехом отозвалась я. — Но вы правы: я действительно очень скучаю по мужу. И по детям.
— Он скоро будет дома, — заверила она меня. — Как только Талбот отвоюет наши земли в Гаскони, мы сможем снова заключить с французами мир. — И она, взяв меня под руку, пошла со мною рядом. — Это так тяжело — жить в разлуке со своей страной, со своим народом. Приехав в Англию, я ужасно скучала по матери, мне казалось, что я больше никогда ее не увижу. И вот теперь она пишет мне, что больна, и мне бы так хотелось ее навестить. И я все гадаю: отослала бы она меня тогда прочь от себя, если б знала, какова будет моя замужняя доля? Если б знала, что никогда больше меня не увидит? Что мы с ней даже в гости друг к другу не сможем приехать?
— Но она, по крайней мере, знает, что король Генрих добр к вам, что он нежный супруг, — заметила я. — Когда Джон Грей попросил у меня руки Элизабет, моей первой мыслью было: а будет ли он добр к ней? Наверное, каждая мать желает для своей дочери в первую очередь именно этого.
— Мне бы так хотелось сообщить матери, что я беременна! — вскричала Маргарита. — Это известие сделало бы ее по-настоящему счастливой, это единственное, чего она больше всего хочет… чего все хотят… Возможно, впрочем, что в этом году я все-таки сумею ее обрадовать. Возможно, в этом году у меня родится ребенок.
Она опустила ресницы и потупилась, улыбаясь как бы самой себе.
— Ах, дорогая Маргарита, я верю, что так и будет!
— Теперь я испытываю куда большее удовлетворение, — тихо промолвила она. — И вновь полна надежд. Вы не должны бояться за меня, Жакетта. Тем летом я действительно чувствовала себя совершенно несчастной; даже еще в Рождество на душе у меня царили тоска и тревога; но теперь мне стало гораздо лучше. Вы были мне надежным другом, когда посоветовали вести себя осторожней. И я прислушалась к вашим словам. Я много размышляла о них и поняла, что не должна вести себя неподобающим образом. Теперь я отдалила от себя герцога и надеюсь, что все наладится.
Что-то с ней явно происходило — не нужен был дар провиденья, чтобы это понять. В ней таилась какая-то тайная, тщательно скрываемая радость. Впрочем, пожаловаться на ее поведение я теперь не могла. Она, возможно, и улыбалась герцогу, но всегда оставалась подле короля. Она больше не прогуливалась с Бофором по галерее, больше не позволяла ему шептать себе на ушко. Он, правда, по-прежнему довольно часто приходил в ее покои, но обсуждали они только государственные дела, и при нем всегда были сопровождающие, а с нею — фрейлины. И только когда Маргарита оставалась одна или вдруг как-то странно притихала среди толпы, я с удивлением пыталась понять: о чем она думает, когда вот так скромно складывает ручки на коленях и, уставившись в пол и прикрыв ресницами затуманенный взор, улыбается как бы самой себе?
— Как ваша малышка? — спросила она с легкой затаенной завистью. — Такая же здоровая, пухленькая и хорошенькая, как и все остальные ваши детки?
— Слава богу, здоровенькая и растет хорошо, — сказала я. — Я назвала ее Элеонорой. На Рождество я послала всем им ярмарочные подарки. А когда я гостила в Графтоне, пара дней выдалась прямо-таки чудесных, и мы со старшими детьми отправились на охоту, а с младшими я потом с удовольствием покаталась на санках. На Пасху я снова непременно навещу их.
В тот вечер королева надела новое платье — темно-красное, очень темного, густого цвета, называемого «бордо», какого у нас до сих пор еще не видывали; я знала, что эту материю специально для нее заказывали лондонским купцам. Мы вошли с ней в приемный зал, и она в сопровождении фрейлин направилась к королю и заняла свое место рядом с ним. Как раз в это время в зал вошла маленькая наследница Джона Бофора Маргарет, одетая, на мой взгляд, как-то чересчур пестро, в соответствии со вкусом ее бесстыдной матери. На белом платьице девочки была яркая кайма в виде вышитых красным шелком роз, словно напоминавших всем, что это дочь Джона Бофора, первого герцога Сомерсета, носителя знатнейшей фамилии, но, увы, человека далеко не великого. Джон был старшим братом Эдмунда Бофора, однако повел себя во Франции как последний дурак, а затем вернулся домой и внезапно умер — кстати, прямо перед вынесением ему обвинения в предательстве. Ричард уверял меня, что Джон Бофор не умер, а покончил жизнь самоубийством, и, по-моему, это было единственное доброе дело, которое он совершил для своей семьи. Эта девочка, Маргарет Бофор, обладательница знаменитого имени и величайшего состояния, и была дочерью Джона Бофора и племянницей Эдмунда.
Заметив, что она не сводит с меня глаз, я улыбнулась ей. Она мгновенно вспыхнула, просияла и что-то возбужденно зашептала матери на ухо, явно пытаясь выяснить, кто я такая. Мать одернула ее, что было совершенно справедливо, и, по-моему, даже ущипнула, заставляя девчонку стоять прямо и молчать, как это и подобает девице, явившейся ко двору. А король между тем обратился именно к матери девочки, вдовствующей герцогине:
— С удовольствием передаю вашу дочь на попечение моих нежно любимых единоутробных братьев Эдмунда и Джаспера Тюдоров, — произнес он. — Однако до замужества она может продолжать жить с вами.
Забавно, но девочка вскинула голову с таким видом, словно у нее имелось на сей счет собственное мнение. Однако, поскольку никто не обращал на нее внимания, она снова принялась что-то сердито шептать матери на ухо; кажется, ей очень хотелось, чтобы и с ней посоветовались по столь важному вопросу. Она была очень милой маленькой девочкой, и мне показалось ужасным, что такую малышку выдают замуж за Эдмунда Тюдора и собираются отослать куда-то в Уэльс.
Королева повернулась ко мне, я привычно к ней наклонилась, и она тихо поинтересовалась:
— Ну, и что вы об этом думаете?
Маргарет Бофор принадлежала к Дому Ланкастеров; Эдмунд Тюдор, которого и прочили ей в мужья, был сыном английской королевы Екатерины Валуа. Если у них родится ребенок, он станет обладателем весьма впечатляющей родословной — с одной стороны кровь английских королей, с другой — французских; причем обе ветви находятся в прямом родстве с королем Англии.
— Неужели король желает наделить своего сводного брата чрезмерным могуществом? — еле слышно спросила Маргарита.
— Да вы только посмотрите на нее, ваша милость, — мягко возразила я. — Она же совсем крошка, ей до замужества еще лет десять по крайней мере! И мать наверняка будет держать ее при себе. Так что вам вполне хватит времени народить с полдюжины детишек, прежде чем Эдмунд Тюдор действительно сделает ее своей женой и сумеет обрюхатить.
И мы обе взглянули в дальний конец зала, где стояла эта девочка, все еще недовольно встряхивая головкой, потому что ей не дали слова и все решили за нее. Королева рассмеялась.