А потом Павел Багряк умер, прожив на белом свете двадцать лет, если точно, то в 1989-м. Похорон не было: растворился в небытие, как развеивают пепел героев, если на то было их собственное желание (писанное или устное). Я все расскажу вам, читатель, о счастливой жизни и печальном конце Божьего сына, никогда не испытавшего огня, меча и воды.
* * *
Я работал тогда спецкором «Комсомольской правды» и был в нормальных (товарищеских, если не в дружественных), отношениях с главным редактором газеты Борисом Панкиным. В один прекрасный день декабря шестьдесят шестого года у меня в кабинете на шестом этаже «зазвонил телефон»: Валерий? Борис Панкин. Не заглянешь прямо сейчас? Зайду. Невинный «текущий» газетный разговор, и уже перед прощанием: Валь, у тебя много знакомых писателей (я недавно был принят в Союз, часто бывал в писательском Доме творчества «Малеевка», откуда и шли знакомства с молодыми талантливыми литераторами). Не можешь ли ты подбить кого-то быстро написать нам коротенькую повестушку? Что ты имеешь в виду? Лучше приключенческую или остренькую. Подписка у порога, Боря? Она, стерва. Подумаю, но твердо не обещаю. Ну-ну, но с условием, Валерий: что-либо детективное на пять-шесть подач; анонс дадим в первых номерах, хоть сразу и на январь. С тем и расстались.
Вышел и пошел по длинному коридору шестого этажа к себе в кабинет. По дороге первая дверь налево — отдел науки. Зашел. Там сидели мои хорошие товарищи. (Вдруг вспомнил: недавно позвонил домой старый студенческий друг Витя Комаров, а проще говоря «Комар», и прямо по телефону выложил забавный сюжетик: осилим вдвоем?) Ребята, сказал я, есть социальный заказ Панкина. В секунду объяснил, был мгновенно понят, газетчики более других сообразительны. А имена ребят уже гуляли по устам читателей «Комсомолки». Называю поименно: Володя Губарев, в недалеком будущем один из самых популярных журналистов, прикомандированных к космонавтам, автор нашумевшей пьесы; Дима Биленкин, ставший через несколько лет одним из родителей молодых научных фантастов страны; Ярослав Голованов, вскоре написавший «Этюды об ученых», отдавший умение, знание и усердие истории жизни и гибели «царя» космонавтики Сергея Королева. Созвездие талантов.
Что теперь? Сюжет? Вообще-то сюжеты на дорогах не валяются. И я тут же позвонил Комару: приезжай. Витя, кажется, то ли учился со мной в юридическом институте, то ли тренировал нашу студенческую футбольную команду. Был Комар феерически талантливым человеком: прошел фронт и войну, потерял ногу, а у нас — тренер! И еще читывал лекции в планетарии, был (и есть!) щедрым на идеи и легким на подъем человеком: через полчаса его собственная «инвалидка» с ручным приводом притарахтела в редакцию. Сели, поговорили. Комар кратко изложил скелет сюжета, которых было у него, как воробьев на улице. Остальное, как сказали бы шахматисты, было делом техники. Действие мы сразу решили перенести из тесного (из-за цензуры) Советского Союза в безразмерное государство на каком-то западе или в Америке. И почва другая, и воздух «не тот»: гуляй, маэстро, но не забывай, что читатель остается «нашенский». Хорошо: в стране, которой нет на карте мира, пусть действуют не рубли (конечно) и не доллары с франками, марками и фунтами, а… «леммы», в каждой из лемм по десять «кларков». Гуляй — не хочу. Такого раздолья советскому фантасту-журналисту даже не снилось.
За один час мы обговорили героев повестушки, дали им иностранные имена, чтобы подальше отвести действие от подцензурного Советского Союза. Фамилии героев взяли из подвернувшегося под руку номера «Советского спорта»:
Миллер — ученый и выходец из Мичиганского университета, репортер — Фред Честер с дамочкой по имени Линда (Линду взяли из редакции «Сельской жизни»), полицейский комиссар — Дэвид Гард (господи, чего мы там наворотили!), профессор Чвиз, инспектор Таратута…
Колода была в кармане. Внешний вид и характер каждого героя, цвет волос, если не лысый, любимые словечки, присказки и прочее записывать не стали; потом я взялся свести все в единое целое. Написать следовало быстро и с наименьшим количеством грамматических ошибок. Развернули сюжетную линию, расписали по главам, которых получилось ровно десять: по две главы на нос. Номера глав — в шапку, шапку — по кругу: какой номер вытащишь, тот и пишешь. Через три дня итог — ко мне на стол. Коллеги сразу сказали мне: Валь, пройдешься потом рукой мастера? (Уже со второй повести «Перекресток» мы провозгласили другой принцип: каждый выбирает себе главу по вкусу и настроению.) А уж причесывать повести кому-то воистину следовало. Написанный материал я взял с собой домой и несколько вечеров «притирал» героев друг к другу, кое-что перепечатывал заново и наполнял мясом скелет сюжета. Признаюсь, это было увлекательное занятие. И в конце концов удалось добиться: Миллер не был разным во всех главках и по внешнему виду, и по содержанию, и по манерам. И стилистика с темпом повествования не оказались «разноперьевыми», что часто случается у молодых соавторов. В тот вечер мы спокойно разошлись по домам, а через три дня я уже входил в кабинет Бориса Панкина, чтобы положить повесть «Кто?» ему на стол. Автор? — спросил Борис, — что за неведомый мне «фрукт» — Багряк? Я сказал Панкину: ты прочитай, а потом я тебе автора представлю.
Багряка мы придумали в последнее мгновение, желая хоть по одной буковке автора втиснуть в фамилию детективщика. Фамилию лепили и так и эдак: от Димы Биленкина взяли «б», от меня вылепили «агр» (пересолили, конечно), зато в «агре» букву «р» отдали Володе Губареву, от Ярослава Голованова в ту же «агр» зачли «г», но еще воткнули «я» в БагрЯка: мальчик получился крепенький, смышленый и резвый. Халтура и есть халтура, мы именно так и отнеслись к нашему первенцу. Впрочем, еще раз вспомню букву «п», которая стала составной Багряка по двум причинам: и по тому, что нас было Пятеро, и по нашему первому и лучшему иллюстратору Павлу Бунину. Если уж на то пошло, то пора сказать: всех героев повестей Бунин рисовал с натуры — с нас. Читатель может в Багрякских персонажах обнаружить практически всех авторов. И еще на закуску: мы даже заставили одного из героев выпить слабительное, а называлось оно «опанкин»; ну — босяки!
Однажды Слава Голованов мудро сказал: вот будет хохма, если в историю войдет не наш газетно-книжный капитал, а один единственный «Павел Багряк», его-то и занесут в энциклопедию или в книгу рекордов Гиннеса.
Приехали.
* * *
Итак, передав рукопись Борису Панкину, я собрался было уйти, но «главный», открыв повесть, сказал мне: не торопишься? Посиди. Я ждал полтора часа, рассматривая завтрашнюю газету, развешанную на стене кабинета. Когда Борис закончил последнюю страницу, мы молча посмотрели друг на друга.
Наконец он сказал: проглотил твою жвачку залпом. Мне-то ты можешь сказать: кто же остался в живых, тот или этот? Сам не знаю, ответил я, не зря называется «Кто?» Пусть читатель решает. Борис философично заметил: скажу откровенно, я в сомнении: то ли это (пауза и в паузе: кто такой Багряк? Пока инкогнито, ответил я) гениально, то ли… говно. Хорошо, ответил я, ты пока принюхивайся, а я еду с женой в Малеевку встречать Новый год. До встречи.
В Малеевке перед Новым годом я всучил Борису Николаевичу Полевому «в белыя ручки» наше коллективное «Кто?». Утром главный «Юности» встретил меня в столовой словами: как вам не стыдно, милый мой друг! Вы всю ночь дрыхали, а мы с женой, как последние идиоты, читали ваше мерзкое творение. Короче, если вы не против, я ставлю повесть в первый же номер. Тут-то он и сказал: уж очень хамская у вас фамилия, облагородьте ее хотя бы именем… — он задумался Альберт Багряк! Я ответил: он уже Павлом назван. Хорошо, пусть будет по-вашему. Беру! — но с одним непременным условием: через три номера очередная повесть. Сериал!