– Как ты им: «Проша, проводи!» – утирал выступившие от смеха слезы Максим.
– А Прошка-то, Прошка! – вторила Даша. – Вышел, проводил и вернулся обратно. Голубчик ты мой!
Она чмокнула пса в морду, и голубчик брезгливо отвернулся.
– Что случилось, скажите, а? – просила Олеся, суетясь вокруг.
– Да все в порядке, – ответил Максим. – Но мама наша была хороша! Дашка, а что ты с рукописью Боровицкого решила?
– Ничего. Я поняла, что разобраться в ней не смогу. Не знаю, чего хотел от меня Петр Васильевич, но он явно меня переоценил. Все от меня зависящее я сделала, поэтому совесть моя чиста.
– Слушай, так Окунева тоже ни при чем? – вспомнил Максим. За последними событиями он совсем забыл об утреннем визите Даши в пансионат.
Даша покачала головой и рассказала все, что узнала от Окуневой.
Та в ответ на вопросы долго описывала свою жизнь в балете, омраченную кознями завистников и бездарностей, но ни один факт ее биографии не совпадал с историями Боровицкого. Всю жизнь она жила в свое удовольствие, на пенсию ушла очень рано и ничем интересным в жизни не занималась. Родила незаметно сына и не замечала его до тех пор, пока он не начал приводить в дом невесток. Вот тогда таланты Виктории Ильиничны развернулись в полной мере – уж что-что, а делать скандалы из ничего она умела в совершенстве! Однако сын повзрослел, многое понял и отправил мать в дом престарелых.
Виктория Ильинична не ухаживала за больной умирающей старухой, не делала карьеру вместе с мужем. Да у нее и мужа-то никогда не было! Правда, были многочисленные любовники, и Даша не сомневалась, что ради них Окунева была бы способна на убийство. Но в последней истории Петр Васильевич писал о муже, а не о любовнике, и, значит, бывшая балерина не годилась в подозреваемые.
– И знаешь, Максим, – добавила Даша, – я уверена, что Уденич никто не убивал. Мы с тобой ошиблись.
– Откуда ты знаешь? – вскинулся Максим.
– В пансионате уволили санитарку и охранника. Кто-то из больных, видимо, пожаловался, что ночами их периодически не бывает на своих местах, Раева провела собственное дознание, и оно оказалось вполне успешным. – Даша невесело улыбнулась. – Эти двое просто прониклись друг к другу теплыми чувствами…
– И развратничали по ночам, – закончил Максим.
– Ну да. Ирина Федотовна, наверное, звуки подозрительные услышала и вышла из палаты. А на улице с ней случился приступ.
– Не знаю… – с сомнением протянул Максим. – Сиделка с охранником запросто могли ее напугать до смерти. Или укол какой-нибудь сделать…
– Могли. Только зачем, Максимушка? Мы с тобой до сих пор не получили никаких подтверждений тому, что в пансионате и вправду убивают стариков. Так только Ирина Федотовна говорила, но она была… в общем, сам помнишь, я тебе рассказывала. Нездоровой она была. И многое могла придумать.
– А что с зайцем? – вспомнил Максим, немного помолчав. – Помнишь, с тем, которого нашел сумасшедший старик?
– С зайцем все так просто, что даже грустно, – ответила Даша. – Виктория Ильинична рассказала, что давным-давно какая-то балерина зло обозвала ее: сказала, что она прыгает по сцене, как заяц. Окунева запомнила те слова на всю жизнь. Наверное, потому, что они были правдой – балерина-то она была посредственная. Так, общий эшелон. Откуда-то об этом узнал Боровицкий и упомянул в разговоре. Она ужасно оскорбилась, прекратила с ним всякое общение. А потом, когда Красницкая случайно подарила ей безделушку, приняла зайца на свой счет.
– Даш, – подумав, спросил Максим, – а тебе не кажется странным, если человек выходит из себя из-за какой-то игрушки?
Даша вздохнула.
– Максим, я кое-что поняла, – ответила она, глядя в окно. – Помнишь, я передавала тебе слова управляющей, что жизнь в пансионате – это неправильная жизнь? Так вот я поняла, почему она неправильная. Не потому, что у этих стариков нет семей. Точнее, не только поэтому. Сам посмотри: Окунева всю жизнь помнит, как над ней посмеялись, и впадает в ярость при малейшем намеке на давний эпизод. Красницкая худшим событием своей жизни считает, что давний любовник не узнал ее спустя двадцать лет. А сокровища Ангела Ивановича – игрушка с отбитым ухом и старая салфетка.
– К чему ты ведешь?
– К тому, что для этих людей каждое мелкое событие раздувается до вселенских масштабов. Убрали рыбок из пруда, и Яковлев, математик, сразу заболел. Мне санитарки сегодня сказали. Для пансионатских стариков любая мелочь становится таким огромным событием, каким в жизни большинства людей может быть рождение детей, смерть родственников или что-то еще, значимое, действительно важное… А у них стеклянный заяц, напомнивший об оскорблении полувековой давности, или книжки, которые принесли Уденич ее приемные дети… Лишние слова, бестактные фразы, мелкие ссоры – и вот уже готов их мир со всеми его страстями. Теперь ты понимаешь, какую бурю там поднял своим появлением Боровицкий?
– Да уж… в стакане воды… – пробормотал Максим.
– Но в этом стакане его убили. Причем преступником мог стать кто угодно, потому что у каждого нашлась бы тысяча поводов для ненависти. Мы с тобой, мой милый, никогда не выясним, кто на самом деле виновен.
– Но при чем же тут рукописи?
– Не знаю, – пожала плечами Даша. – Я начинаю думать, что ни при чем. И если убийца – Денисов, то мы тоже никогда его вины не докажем, потому что сегодня утром он просто отказался говорить со мной. Сказал так злобненько: мол, сначала Боровицкий отнимал время у всех, начиная с управляющей и заканчивая пациентами, а теперь вы на его место пришли. Зыркнул глазами на меня и ушел.
– Ну что ж… – задумчиво пробормотал Максим. – Может быть, все и к лучшему. А что ты сделаешь с историями Боровицкого?
– Больше всего хочется их сжечь, – честно призналась Даша. – Они меня пугают. Особенно – последняя.
– Вот завтра и займись. Приедешь от учеников и сожги листки в раковине.
* * *
«Смерть ходит за мной по пятам, но меня она больше не пугает. Смерть наконец-то обрела очертания. Не беззубая болезнь, присосавшаяся ко мне кровоточащими деснами и вытягивающая мою жизнь по капле, а человек. Человек, чье лицо я вижу каждый день. Человека я не боюсь.
Вот только неплохо было бы закончить мою книгу. Мне не нужно дописывать ее – зачем эта необязательная фиксация на бумаге? Нет, я давно понял: хорошая книга – это сама жизнь. В ней обязательно должна быть развязка, кульминация событий. Я подготовил все для кульминации, но осуществит ее кто-то другой. И я даже знаю кто – славная девочка, которая так привязалась ко мне. Она мне нравится. Будет жаль, если она пострадает, но хорошая книга стоит любой человеческой жизни.
Поэтому на самом деле я жалею только об одном – что не смогу посмеяться, когда все закончится. И оттого авансом смеюсь сейчас – когда слышу шаги за дверью, когда вижу человека, входящего в мою комнату, и чувствую запах смерти от его руки, в которой зажат нож.