– Боюсь, Боренька, что это совершенно недоказуемо. – Она наконец убрала руку с тела мужа и теперь перебирала листья на земле. – Он ведь сам признался на суде, бедняга. А то, что я потом привезла его в пансионат, вовсе не преступление. Мне хотелось заботиться о нем. Любая сиделка или охранник подтвердят. А вы – вы довели его до смерти.

– Вы разговаривали с Прониной, – прошептал Денисов. – Она про вас все знает.

– А, разговоры… – Раева сделала слабый жест рукой, из пальцев посыпались листья. – Всего лишь разговоры, Боренька, вы это понимаете… – Она наклонила голову, потому что голоса раздавались все громче, подсказывали правильные фразы. – Поэтому лучший совет, который я могу вам дать, – напишите добровольное признание в том, что вы доводили Антошу до самоубийства. Много вам не дадут, я напишу самое…

Договорить ей не удалось. С хриплым взвизгом Денисов бросился на нее, повалил на лежащее рядом тело и изо всей силы сжал пальцы на тонкой змеиной шее. Гадина почти не дергалась, но он все равно делал одно судорожное усилие за другим, боясь, что она вырвется, и тогда ему уже никуда не деться. Под пальцами что-то хрустнуло, обмякло, но он знал, что это притворство. Потому что она всю жизнь притворялась как никто другой. Нет, его не проведешь! И он сжимал, сжимал пальцы, зная, что разжимать ни в коем случае нельзя.

И даже когда выскочивший на поляну охранник ударил его по голове и Денисов бесчувственным кулем повалился на бок, его цепкие пальцы все равно продолжали сжимать горло женщины, умершей уже несколько минут – а на самом деле много лет назад.

Эпилог

– Знаешь, я уверена, что Раева это сделала специально, – сказала Даша, кутаясь в плед на диване. – Все равно она не смогла бы жить дальше. Даже тогда, когда она на меня набросилась, у меня было ощущение, что меня не живой человек пытается придушить, а какая-то кукла с механизмом. Вроде бы еще движется, но завод уже закончился и она через пару минут замрет.

– М-да, – задумчиво проговорил Максим. – Столько лет питаться ненавистью и мщением, а потом обнаружить, что ненавидеть больше некого… Сейчас, после ее смерти, мне ее даже жалко. И стариков всех жалко. Что с ними-то будет?

– Я думаю, что с ними все будет хорошо, – пожала плечами Даша. – Точнее, вот как: для них ничего принципиально не изменится. Придет новый управляющий, и если он будет заботиться о них так же, как заботилась Раева, то большего и не потребуется. Все равно каждый из них живет в своем мире.

– Дашка, а как ты догадалась, что это именно Раева?

– Главное было понять, что Петр Васильевич написал не пять историй, а одну, – объяснила Даша. – А дальше очень просто: Раева сама как-то сказала мне, что ее родители погибли в катастрофе. Помнишь второй рассказ? Только Боровицкий расположил их не в хронологическом порядке. Но была еще одна подсказка, про которую я Раевой не сказала.

– Какая?

– Однажды Боровицкий рассказал мне, что много лет назад выслушал признание в соучастии в убийстве. Говорил, что признавшийся ему человек очень боялся, и этот страх передался ему. Петр Васильевич ничего не рассказывал мне просто так. Я уверена, что так и было на самом деле, а тот человек…

– Парень, который приносил цветы убитой Свете, чтобы выманить ее из квартиры, – закончил Максим. – Он же – главврач Денисов-Борисов.

– Точно. В пятой истории Боровицкого о нем больше ничего не рассказывается, кроме того, что он молчал.

– Получается, не молчал.

– Да, он признался Боровицкому – не знаю, где и при каких обстоятельствах. Денисов сказал, что двадцать лет назад, но на самом деле могло пройти сколько угодно времени. Кстати, думаю, именно он встретил Ангела Ивановича, когда тот из тюрьмы вышел. Раева сказала – «этот», не называя имени, но больше никто, кроме главврача, это не мог быть. А остальное просто дело случая: Боровицкий попал в пансионат и узнал Денисова, потом разговорился с Ангелом Ивановичем, выстроил картину его жизни из рассказов бедного старика и догадался, что перед ним одна из жертв той давней истории. Но самое смешное, Максим… Мы с тобой все старались понять, разобраться, разгадать ребус и не видели, что Петр Васильевич оставил нам подсказку. Даже думать не нужно было, только ее разглядеть!

– Какую?! – поразился Максим. – Покажи!

Даша достала свой листочек с именами героев историй Боровицкого и стала переписывать их в два столбика.

«Лена. «Роман.

Ирина. Алексей.

Диана. Егор.

Инна. Виктор.

Яна» – в первом. Антон» – во втором.

Когда закончила, протянула листок Максиму.

– Ну и что? – не понял тот.

– Максим, но ведь все так просто! Прочитай первые буквы женских имен и мужских.

– «Лидия Раева», – прочел Максим. – Твою мать, вот гнусный старикашка!

Даша невесело рассмеялась.

– Он не гнусный старикашка, он мангуст, – сказала она. – Несчастный мангуст, который никак не мог вылезти из своей карусели. Петру Васильевичу нужно было любую жизнь превратить в книгу, понимаешь? Это в конце концов его и убило. А мы с тобой подозревали Окуневу, и Красницкую, и весь пансионат целиком, и даже безобидного Виконта… Искали среди больных, а нужно было искать среди здоровых. Господи, какое счастье, что все закончилось!

Она подошла к мужу и уткнулась носом в его плечо. Максим провел рукой по ее волосам, глядя в окно – туда, где солнце садилось в глубину оранжевых и желтых деревьев.

– Дашка… – помолчав, позвал Максим.

– Ну что тебе?

– Мы когда будем переезжать в большую квартиру?

Даша подняла глаза на мужа и улыбнулась во весь рот.

– Весной, Максим! Переезжать надо весной! А велосипеды купим зимой, и пусть они у нас стоят!

– Четыре велосипеда! – Максим покружил Дашку по комнате на руках под ее радостные вопли, посадил жену в кресло, а сам плюхнулся на диван. – Два мне, два – вам с Леськой!

– Нет, три!

– А еще лучше – пять!

– Куда тебе пять велосипедов?!

– И еще один – про запас!

Проша посмотрел на двух счастливых людей, швыряющих друг в друга диванной подушкой, и положил подбородок на лапу. Вот теперь все было хорошо. И даже то, что вечером с ним погуляли только до угла дома, можно было простить хохочущим хозяевам.

Он поворчал для приличия, стукнул хвостом по полу и задремал. День завтра обещал быть солнечным – это он точно чувствовал.

Иван Сергеевич Яковлев по прозвищу Виконт стоял у черного пруда, в котором не было рыбок, но смотрел не на пруд, а на заходящее солнце. Ему пришлось прищуриться, потому что оно было еще ярким. Он бросил короткий взгляд на дорогу и увидел, что машина подъехала.