Она торопливо выдергивала шпильки, и к тому моменту как волосы темной волной упали на плечи, Леонора уже не помнила себя. Его пальцы гладили, ласкали, сводили с ума, и вся она была — жар, и влага, и желание. Она смутно видела, что он смотрит на нее, словно хочет навсегда запечатлеть в памяти это распростертое нагое тело.

Тристан наклонился и поцеловал ее горящие губы. И его рот, влажный, дразнящий, начал то же путешествие по ее телу, которое проделала рука несколько минут — или часов? — назад.

Когда он ласкал языком впадинку ее пупка, Леонора вцепилась руками в его плечи и вдруг заметила, что он по-прежнему полностью одет. Ткань пиджака показалась грубой для обострившихся чувств. А сама она так беззащитна. Но губы его скользили ниже, ниже… тело ее выгнулось, и, застонав от наслаждения, он прижал ее разведенные бедра, удерживая.

— Тристан…

Но он, конечно, не остановился. И хотела ли она, чтобы он остановился? Нет, это свело бы ее с ума. Теперь все ее существо нуждалось только в продолжении ласки, и уже не удержать было волну, которая приближалась с каждым его движением, с каждым касанием языка и губ; и наконец мир взорвался тысячей разноцветных огней, и они сияли вокруг внутри, отделяя душу от тела и добавляя к этому фейерверку чувств острую жалость от того, что она не чувствует рядом, внутри.

Леонора приоткрыла глаза; поймала его затуманенный взгляд и, хоть мышцы отказывались повиноваться, протянула руки, умоляя, зовя, заклиная его — своего единственного. На секунду время словно остановилось, он смотрел на такую прекрасную, желанную, зовущую. Она видела только горящие глаза и искаженное страстью лицо, и не было никого прекраснее, и только он был нужен — сейчас и всегда.

Трентем в считанные секунды освободился от одежды, стал между ее колен, оперся руками о стол и запустил пальцы в ее длинные мягкие волосы. Губами пощекотал, ее губы и, глядя в глубину голубых глаз, вошел в нее. Леонора выгнулась ему навстречу, каждой клеточкой ощущая радость и трепет от того, что тело ее наполняется, обнимает его плоть, расцветает для него. Она потянулась к нему, нашла его губы и открыла рот, приглашая, требуя. Язык скользнул внутрь, и одновременно мощным толчком он вошел в нее так, что трудно стало дышать.

Это так старо — и так ново. Тела сливаются в одно, смешивается дыхание, и тело покрывается испариной как росой. И в какой-то момент отдается душа, чтобы принять другую и быть вместе в этом старом и вечно юном танце.

Никогда прежде Тристан не был так близок с женщиной, не получал так много и не знал столь полной отдачи. Теперь он был уверен в тех словах, что она говорила: она принадлежит ему, вся, безраздельно и безоглядно. И это доверие наполнило новым смыслом его жизнь, делая его сильным и уязвимым и позволяя подняться на совершено неведомую прежде высоту. Вдвоем, они теперь всегда будут вдвоем.

Как сейчас, цепляясь друг за друга, чтобы не потеряться в этом свете, который пронизывает тела, сотрясает мышцы, отпускает души в недолгий, но такой чудесный полет. Потом волна рассыпается, оставляя их сплетенные тела, прерывистое дыхание и воспоминание о разделенном свете и такое нужное сейчас тепло.

Леонора провела у него много времени. Они почти не говорили. Вдруг оказалось, что слова больше не нужны.

Трентем быстро оживил погасший было камин и сел в кресло у огня. Леонору, по-прежнему нагую, он посадил себе на колени, накинув на плечи плащ, чтобы защитить от сквозняка разгоряченное тело.

Они сидели так долго, счастливые от того, что чувствуют друг друга.

Тристан смотрел на ее лицо, освещаемое пламенем, и она, положив руку ему на грудь, слушала, как ровно бьется его сердце. Это было почему-то очень неожиданное ощущение, словно они вдруг обрели друг друга на каком-то новом для себя уровне. И теперь наслаждались этим.

«И если это не любовь, то что же?» — думала Леонора. Впрочем, не важно, как называется это чувство. Главное, что теперь оно у нее есть — здесь, между ними, есть эта необыкновенная близость и сопричастность. И так будет всегда, что бы ни уготовила судьба.

Глава 16

На следующее утро она опоздала к завтраку, Обычно Леонора вставала намного раньше дяди и Джереми, успевала отдать необходимые распоряжения по хозяйству и ждала, их в столовой. Но сегодня проспала. Зато, спускаясь по лестнице, Леонора что-то напевала от переполнявшего ее счастья, а когда вошла в столовую с улыбкой на устах, застыла на пороге.

Тристан сидел по правую руку от дяди, слушал какие-то объяснения и одновременно с завидным аппетитом поглощал ветчину. Джереми расположился напротив. Завидев ее, Тристан и Джереми встали, а дядюшка заулыбался и воскликнул:

— Прими мои поздравления, дорогая! Тристан только что сообщил нам новости! Должен сказать, я искренне рад и весьма доволен твоим выбором.

— Поздравляю, сестричка. — Джереми потянулся через стол, чмокнул ее в щеку и шепнул: — Прекрасный выбор.

Улыбка Леоноры была несколько принужденной:

— Спасибо.

Она взглянула на Трентема, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки раскаяния. Но этот невозможный тип смотрел на нее с полнейшим спокойствием и уверенностью.

— Доброе утро, — сказала Леонора, не в силах заставить себя прибавить к этому традиционное «милорд».

Вчера вечером, несмотря на ее слабые протесты, Трентен проводил ее до дома. По дороге пришлось заглянуть в клуб «Бастион», и, пока Леонора ждала в экипаже, он привел Генриетту, а потом доставил обеих к парадному крыльцу дома номер четырнадцать.

Как ни в чем не бывало Тристан отодвинул ей стул, поцеловал руку и, глядя в лицо непроницаемыми глазами, поинтересовался:

— Хорошо ли вы спали?

— Как мертвая, — буркнула Леонора, усаживаясь.

Губы его дрогнули, но он промолчал и занял свое место за столом.

— Мы как раз рассказывали Тристану, что дневники Седрика совершенно ни на что не похожи, — сказал сэр Хамфри.

Потом он вернулся к яйцам всмятку, а Джереми продолжил:

— Ты знаешь, что они писались не в хронологическом порядке. Так вот, теперь мы можем сказать, что и наиболее распространенный принцип — по темам — тут не подходит.

— Должен быть какой-то ключ, но весьма вероятно, что Седрик не удосужился его записать, — добавил дядя.

— То есть вы ничего не можете понять в его записях? — хмурясь, спросил Тристан.

— Ничего подобного, — бодро ответил Джереми. — Просто это займет больше времени. — Он взглянул на сестру — Помнится, ты что-то говорила о письмах?

Писем очень много, — кивнула она — Я просмотрела только те, что относились к последнему году его жизни.

— Лучше принеси их в библиотеку, — проворчал сэр Хамфри. — Какие найдешь. И вообще все бумаги Седрика, даже обрывки.

— Ученые, особенно такие, как Седрик, — пояснил Джереми, — часто записывают ценные мысли и сведения на первых попавшихся под руку бумажках.