Он с трудом перевел взгляд на лицо Жаклин и отошел от мольберта. Схватил альбом и карандаш одной рукой, сжал ее локоть другой и потащил в другой конец комнаты.
– Поскольку ты все равно здесь, позволь нарисовать тебя.
Жаклин весело уставилась на него:
– Меня?
Джерард кивнул и, плотно сжав губы, подвел к скамье под окном. И заставил себя отпустить ее.
– Садись сюда.
Она так и сделала, расправив полы пеньюара. Ее волосы, освещенные лампами, переливались сочными оттенками каштанового. Полные, розовые, чуть влажные губы манили, звали ...
Джерард вынудил себя оглядеться ... поднял со стула фрак и уронил на пол. Отодвинул стул на безопасное расстояние, сел, положив ногу на ногу, пристроил на колене альбом и взглянул на нее. Велел себе рассматривать ее только как модель, но ничего не получилось.
Пришлось поднять руку и повертеть в воздухе пальцем:
– Повернись и обопрись локтем о подоконник.
Она так и сделала, шевельнув бедрами и подняв ногу на скамью.
Пеньюар распахнулся на груди и чуть ниже колен. Оказалось, что ночная сорочка действительно просвечивает насквозь, и при виде гладкой, белой кожи у него пересохло во рту.
– Не шевелись, – мрачно приказал он и стал рисовать: не один из обычных поспешных набросков, а детальный этюд, передававший грацию ее тела. Захвативший его полностью, совершенно по-иному, чем любая другая работа.
И хотя он старательно передавал беззащитную линию шеи, манящий призыв губ, чувственные изгибы груди и бедер, едва очерченных тонким слоем атласа, все же остро сознавал, что увлечен, потрясен и очарован самой моделью. Сознавал, насколько бесполезно противиться этому властному влечению.
Должно быть, прошло минут двадцать, и все же она не жаловалась. Просто следила за ним золотисто-зелеными глазами. Он запечатлел этот прямой взгляд и стал внимательно изучать рисунок. В ее глазах не было и тени вызова: только простая уверенность, отражение цельности характера, поразившие его с первой встречи.
Тяжело вздохнув, он вскинул голову.
– И вовсе ни к чему меня обольщать.
Если она предпочитает прямоту и откровенность, он готов последовать ее примеру.
Жаклин широко раскрыла глаза, но тут же улыбнулась:
– Правда, ни к чему.
– Правда. Ты, похоже, не сознаешь, что играешь с огнем. Как это может быть опасно... для тебя.
И для него. Джерард чувствовал, что забрел в густую чащу, из которой нет выхода. Он и сам не знал, что теперь делать и как быть.
Жаклин выдержала его взгляд, темный и откровенно неистовый. Что означает его предупреждение?
– Я подумала над твоими словами, – ответила она, наконец, – но решила, что самая большая опасность кроется в бездействии.
Джерард нахмурился. Но она не собиралась ничего объяснять, посчитав, что сделала вполне логичные выводы. Вряд ли он останется здесь после того, как напишет портрет: только сегодня вечером Барнаби сообщил, что она может лишиться общества Джерарда менее чем через два месяца. Поэтому медлить нет смысла. Она хотела понять, почему каждый раз, когда они оказываются рядом, между ними загорается пламя. Джерард ничего не обещал ... Но она должна воспользоваться возможностью, которую предоставила ей судьба. Должна познать доселе неведомое.
Когда ей повезет в следующий раз? Джерард был первым и единственным мужчиной, вызвавшим в ней подобные чувства.
И что, если, выбрав безопасный путь, они что-то потеряют? Не испытают того, что могло бы привести к чему-то жизненно серьезному для них обоих?
Нет, вне всякого сомнения, бездействие – самый страшный риск.
Она опустила локоть и повернулась к нему лицом. Он мельком взглянул на ее полные груди, вздымавшиеся под пеньюаром, и озадаченно нахмурился.
– Что-то случилось? – спросила она.
Джерард цинично усмехнулся:
– Просто я задался вопросом: действительно ли это естественные последствия светского воспитания? Значит, вот что получается, если девица довольно зрелого, двадцатитрехлетнего возраста сидит в глуши, без всякого сколько-нибудь достойного общества и почти не видя взрослых мужчин!
Девушка рассмеялась.
Если это так, – продолжал Джерард, – могу гарантировать, что подобные вещи скоро войдут в моду.
Он открыто шарил глазами·по ее телу: в глазах горело желание. И все же он не шевелился. И, кажется, не собирался.
Тогда Жаклин опустила ноги на пол, медленно встала, дерзко потянулась к альбому. Пальцы Джерарда на мгновение сжались, но тут же выпустили альбом.
Жаклин стала просматривать наброски. И ощутила не столько шок, сколько удовлетворенное удивление: неужели это действительно она? Манящий взгляд, чувственная улыбка, нескрываемый призыв в каждой линии тела – тела, которое она наблюдала достаточно часто, но никогда не считала откровенно сексуальным.
Теперь Жаклин увидела себя глазами Джерарда, поняла и обрадовалась.
– Поразительно, – прошептала она, отдавая ему альбом.
– Хочешь сказать, весьма точно?
И тут Жаклин прочла в его взгляде нечто, подсказавшее, что она стоит на самом краю. Девушка с трудом перевела дыхание, дрожа, но не от страха. От предчувствия.
– Да.
Джерард уронил альбом. Карандаш покатился по полу. Он потянулся к ней, усадил себе на колени, сжал в объятиях и завладел губами в поцелуе, зажегшем яростное пламя в каждой ее жилке. Потом прижал ладонью ее затылок и губами раскрыл губы, проник языком в рот и взял все, что она предлагала. И Жаклин беззаветно отдавала ... отдавала ... отдавала ... Вцепилась в тонкое полотно его сорочки, туго сжала кулачки ... потом подняла ... медленно разжала пальцы и распластала ладони на его груди. Ощущая бедрами напряженную сталь его плоти, задыхаясь в его объятиях, сгорая от чего-то, очень похожего на счастье. Впилась пальцами в тяжелые мышцы и прильнула ближе, притягиваемая его теплом. Потребностью стать еще ближе к нему.
Положив руки на его плечи, она прижала набухшие, ноющие груди к его груди и ощутила, как заколотилось его сердце, как перехватило дыхание. Губы его словно отвердели; огонь и расплавленная лава изливались из него, наполняя ее странным жаром.
Голова Джерарда шла кругом. Опять. Стоило ему очутиться рядом с ней, как почти болезненное возбуждение охватывало его. И поцелуи превращались в истинную пытку.
Но он не мог остановиться.
Однако какой-то частью своего сознания он отчетливо понимал, что делать, какой путь избрать. Для него стало настоящим откровением существование этой стороны его натуры: более безжалостной, более примитивной и страстной, донельзя властной и покровительственной, подстегиваемой первобытными инстинктами. Подобные качества до сих пор ассоциировались с Девилом и Вейном, а также с другими Кинстерами, которых он знал. Только не с ним самим.