Она живо развернулась к партнерше:
– О, конечно, молодой герцог очень мил, – и замерла, ожидая очередного нагоняя от режиссера. Который не замедлил последовать.
– Дорогая моя Леди Из Общества, вы совершенно не попадаете в роль. Разве так ведут себя на балу дамы семнадцатого века?
– Прошу прощения, – процедила она сквозь зубы, – как-то в последнее время не доводилось бывать на балах, да еще в семнадцатом веке. Герцог приглашения не прислал.
Партнерша хихикнула, но потихоньку. Вызывать огонь на себя – охотников не было.
– Леди, у вас должен быть мед в голосе и яд в словах, понимаете? Вы якобы хвалите жениха подруги, но она должна почувствовать, что с молодым герцогом что-то не так. Ньюансы, Леди, тут все на ньюансах… Неужели не чувствуете?
Молодая и, как говорили ее преподаватели, довольно перспективная актриса драматического театра имени Волкова города Ярославля в настоящий момент не чувствовала ничего, кроме раздражения. А ведь так была счастлива, когда только получила эту небольшую роль без имени, с двумя выходами, но в знаменитой пьесе! Режиссеру понадобилась всего пара недель, чтобы ее лучезарное счастье потускнело. И еще пара, чтобы актриса уверовала в собственную бездарность и неспособность играть. В последнее время она поднималась на сцену, как на эшафот, и лишь врожденное упрямство и неумение смириться с поражением толкало ее на это унижение раз за разом. Ей казалось, что вся труппа над ней втихомолку смеется. Хотя почему «втихомолку». Партнерша, например, хихикала вполне открыто.
Начинающей актрисе и в голову не могло прийти, что хихикали актеры над режиссером, что как профессионалу ему до Товстоногова еще семь верст баттерфляем плыть, что в реалиях семнадцатого века он разбирается примерно так же, как и любой, кто родился на триста лет позже… и что играет девятнадцатилетняя студентка театрального училища совсем даже неплохо. Опытные партнеры по сцене отмечали, что спину она держит прямо, кринолин носит так же естественно, как джинсы и топ, а «молодой герцог» действительно очень мил, и довольно трудно произнести эту фразу сквозь зубы, глядя на самого обаятельного мужчину труппы.
– Репетируем сцену обморока. Я надеюсь, в обморок упасть вы сможете? – язвительно поинтересовался режиссер, – Там даже говорить почти ничего не надо.
Девушка вспыхнула… но сдержалась.
– Я очень постараюсь, – ответила она… тоном безупречно воспитанной Леди Из Общества.
– По местам! Герцог, реплика!
– Я сожалею, госпожа, но ваш брат сегодня утром убит на дуэли, – скучающим тоном бросил Герцог, глядя в сторону. Его местный Немирович-Данченко тоже изрядно достал.
– Боже, нет! – воскликнула девушка, поднесла руку к глазам. И аккуратно «упала», оберегая голову и локоть.
– И это – обморок?! Вы надо мной издеваетесь. Кто так падает в обморок? С балкона видно, что вы просто садитесь на пол. Еще раз! Герцог – реплика.
– Я сожалею, госпожа…
Усталость, раздражение и злость на собственную неумелость накатили волной. Девушка поклялась, что сделает все как надо, пусть даже рассадит себе лоб. И после положенных слов зажмурилась, стиснула зубы и рухнула со всего размаху, так, словно ей подрубили ноги.
Голова с глухим звуком соприкоснулась с деревянным полом и мир исчез…
– Хорошо, – вяло кивнул режиссер. – Вставай.
– Что с ней? Посмотрите там…
– Она…
Последовали шлепки по щекам, тормошение за плечи…
– Она…
– Скорую! Звоните же кто-нибудь, – режиссер вскочил с места.
– В гримерку! Ее надо отнести в гримерку…
– Мужчины, ну делайте же что-нибудь!
Бесчувственное тело отнесли в маленькую гримерку. Народ испуганно суетился. Кто-то убежал за водой, нашатырем. Кто-то звонил в неотложку. А кто-то пошел курить…
«Скорая помощь» приехала на удивление быстро. Двое мужчин в бирюзовых халатах, спешно вошли в гримерку.
– А где же больная?
Следом протиснулся режиссер, обвел взглядом пустую комнату и, обернувшись к толпившейся у дверей труппы, неуклюже спросил:
– Куда она делась?
* * *
Возвращение было мучительным.
Ужасно болела голова. Кажется, именно от этой боли она и очнулась. Ощутимо подташнивало. Неужели сотрясение мозга? Лежать было неудобно. С одного боку – холодно, другой просто обжигало жаром. Спиной девушка ощутила какую-то неровную поверхность… что-то вроде видавшего виды дачного тюфяка, который настолько слежался, что, в конце концов, его решили выбросить. Пахло отвратительно: словно рядом свалили полцентнера заношенных мужских носков. А еще ей вдруг мучительно захотелось почесаться. Тело зудело. Да и голова, похоже, тоже.
Она осторожно приоткрыла глаза.
Полутьма. Прямо перед глазами низко нависал потолок: деревянный, но не покрашенный, а скорее – закопченный. Как будто тут несколько лет смолили дешевые папиросы или топили «буржуйку».
Она сделала попытку оглядеться.
Помещение было относительно небольшим и холодным. Его очень плохо освещала одна-единственная лампа, подвешенная над входом. От него шел узкий проход, а по обе стороны, на грубо сколоченных деревянных топчанах, едва прикрытые тонкими одеялами и каким-то тряпьем, лежали люди. Много людей. Иногда – по двое на одной постели. Двое или трое метались в жару, бредили. А одна, похоже, пожилая женщина со спутанными волосами лежала неестественно спокойно. Ее глаза были широко открыты и, не мигая, смотрели в потолок.
И запах, это чудовищный запах…
Больница? Уж скорее это была какая-то ночлежка для бомжей. Девушка осторожно повернула голову и отшатнулась: она тоже была не одна. Постель не первой свежести, в желтых пятнах мочи и, похоже, засохшей рвоты с ней делила какая-то старуха. Именно от нее исходил такой жар. Седые волосы были мокры от пота, а от виска на подушку медленно двигалось… двигалась… Когда девушка поняла, что именно ползет по волосам старухи, ее вырвало прямо на вытертое до дыр одеяло. Испустив слабый стон, она снова провалилась в забытье. Первый раз в жизни она увидела живую, настоящую вошь и такую крупную, что это зрелище сразило ее наповал.
Дверь открылась, и в комнату вошли, а вернее, протиснулись двое. Высокая худая дама с желтоватым цветом лица и тремя грубыми рубцами на лбу, в бесформенном сером платье и переднике, голову ее венчал белоснежный, накрахмаленный чепец. Вторым был молодой человек в черном, без парика, с вместительной сумкой через плечо. Он с порога оглядел помещение и сразу же заметил неестественную неподвижность одной из пациенток.
– Вторую койку можно освободить, – негромко сказал он, – эта женщина скончалась.
Его спутница кивнула и перекрестилась, не проявляя никаких эмоций.
– Мистер Джаспер – это оспа? – только и спросила она.